В октябре этого года исполнилось 135 лет со дня рождения известного писателя, художника и этнографа Степана Григорьевича Писахова.
Сын архангельского ювелира и женщины из староверского рода довольно рано покинул отчий дом и прожил долгую, полную удивительных событий и встреч жизнь. По словам Писахова, он никогда не жалел ни об одном прожитом дне, дарившем ему новые встречи и открытия. Особенно тепло Степан Григорьевич отзывался о людях, с которыми судьба связала его в начале XX века. В то время все прогрессивное человечество грезило открытием новых арктических трасс и островов, и Писахов, начинающий художник, любознательный и влюбленный в Север, не стал исключением.
Полярная Одиссея Степана Писахова
Именно арктическому Северу и Новой Земле посвящены страницы его дневника: «1905 год. Я весь отдался Северу. Север (Арктика) – строгий, светлый, огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для меня Арктика – утро Земли. Жизнь на Земле только что начинается. Там теряется мысль о благах обычных, загораживающих наше мышление...». И далее: «Север своей красотой венчает земной шар... Здесь на Новой Земле я впервые услышал песню старого ненца. Он пел на своем гортанном, непонятном мне языке, и я попросил спеть эту же песню только по-русски. И он согласился. Слова песни поразили меня своей философской глубиной и спокойствием.
Вышел я ночью на гору.
Смотрю на солнце и море.
А солнце смотрит на меня
и на море.
И хорошо нам втроем:
Солнцу, морю и мне...
Здесь беспредельно царствовал полярный день, солнце быстро оторвалось от горизонта и устремилось ввысь. Я шел дальше от берега, оглянулся, чтобы ненец не слышал меня, и запел его странную песню:
Хорошо нам втроем:
Солнцу, морю и мне...
Степан Писахов, видевший много разных стран, объездивший Египет, Сирию, Турцию, Ближний Восток и его Библейские места – Иерусалим и Вифлеем, а также Италию и Грецию, в итоге своих поисков вновь обращает свои взоры на Север. Он приходит к выводу, что нет ничего чище и беззащитнее, честнее и открытее, чем далекая и пугающая многих суровостью Арктика и ее люди. Арктика – «Мир только что создан», место отдохновения его души, территория очищения от скверн и пороков.
Первый раз попав на Новую Землю в 1905 году, он навсегда был очарован ею, считая архипелаг своей творческой Меккой. Затем были поездки в 1907, 1910 и 1931 годах – все не расставаясь с мольбертом. Все посещения Новой Земли и путешествия по Баренцеву и Карскому морям для Степана Григорьевича были связаны не только со знакомством с загадочной и мало изведанной территорией, но и встречами с людьми, волей судьбы попавшими в Арктику.
Одним из таких людей стал молодой польский летчик Ян Нагурский.
Среди сотен картин, хранящихся в фондах Российского Государственного музея Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, есть одна совершенно удивительная. На ней в мрачных тонах изображен скалистый берег северного моря, темные волны, бьющиеся о торчащие из воды остроконечные камни, а среди этого фантастического природного хаоса как какое-то совершенно инородное тело впечатался «образ» самолета. Картина «Самолет летчика Нагурского у берегов Новой Земли» была написана Писаховым в 1914 году в районе Крестовой губы.
Позднее, познакомившись с пилотом Нагурским, Писахов говорил, что этот молодой человек из плеяды людей, беспредельно влюбленных в Арктику, не смотря на ее коварный и порой жестокий характер. «Меня поразили его слова, – писал позднее Степан Писахов, – «Земля айсбергов удивительна. Сверху они поражают своей божественной красотой, они сверкают, как бы обсыпанные миллионами бриллиантов в лучах незаходящего солнца. Удивительно, что эта неземная красота была способна погубить экспедиции многих и многих смельчаков».
Да, польский юноша Ян Нагурский, родившийся на берегах Вислы, с ранних лет восхищался смелостью и мужеством людей, жертвовавших всем ради постижения неизведанного. Его кумирами были легендарные первооткрыватели арктических трасс – Георгий Седов, Владимир Русанов, Константин Носилов. Нагурский совершенно искренне переживает, что многие арктические экспедиции бесследно пропадают на просторах ледового безмолвия. И в этом они были похожи с Писаховым, запечатлевшим легкий самолет, который во время сборки швыряло ветром из стороны в сторону. Казалось, еще немного, и ураганный ветер и шестибалльный шторм просто разорвут аэроплан в клочья, но Яну Нагурскому и инженеру Евгению Кузнецову все-таки удалось собрать свой аппарат.
Аэроплан-лодка взмыл в серое небо над Новой Землей 8 августа 1914 года. В записках Нагурского есть такие слова: «Сознание, что я первый человек, поднявшийся на самолете в этом суровом краю вечной зимы, наполняло меня гордостью и восторгом, но я ни на минуту не забывал, зачем я здесь у мрачных берегов Новой Земли...».
Писахов запечатлел на полотне исторический факт: на совершенно, казалось бы, безжизненном берегу архипелага, который художник Борисов в разговоре с Владимиром Русановым назвал «вратами ада», как в сказке появился символ тогдашней цивилизации, чудо техники – самолет Яна Нагурского. Не будь в это время на Новой Земле Степана Григорьевича, мы бы не смогли увидеть, как начиналась полярная авиация. Позднее художник создал и графический образ самого Нагурского, хранящийся в музее Писахова в Архангельске.
Встреча с Тыко Вылкой
Впервые прибыв на Новую Землю, Писахов знакомится с молодым человеком, «носившим очень странное имя – Тыко Вылка». Правда, позднее Степан Григорьевич узнал, что у этого представителя ненецкого народа есть еще и другое имя, более понятное человеку русской культуры – Илья. Писахов был первым, кто подарил Тыко Вылке краски и карандаши – поистине царский подарок в то время в тех условиях. И Тыко твердо решил, что драгоценными красками он начнет рисовать лишь тогда, когда станет «ученым художником».
Писахов же в своих дневниковых записях отметил: «Работы Вылки поразили меня своей «неровностью», в них удивительно сочетается детская неумелость и сила, полнозвучие и утонченность европейских мастеров. Откуда у него это!».
Степан Григорьевич пытается отговорить Тыко Вылку ехать в большие города учиться живописи и пишет в дневнике: «Он слишком самобытен, своим природным чутьем Тыко сам найдет свою дорогу. Он сможет показать Новую Землю такой, какой мы, приезжие, ее никогда не увидим...». Писахов объясняет юноше, что его картины – это то, чем можно жить, на что можно выменивать или покупать вещи и еду. Для Тыко Вылки это стало еще одним открытием.
В 1910 году Архангельский губернатор Иван Сосновский приобрел у Вылки несколько живописных работ и подарил их императору Николаю II. Картины очень понравились государю, и через три месяца он отправил Вылке ответный подарок – пятизарядный винчестер с тысячью патронами, а архангельский губернатор от себя добавил к царскому подарку еще 600 рублей ассигнациями. Вот тут-то Илья Константинович и понял, что картины, как и фотоснимки, могут стоить немалых денег и приносить реальный доход семье.
А семья Вылки в это время была большая. После гибели брата Андрея на плечи молодого 23-летнего юноши легли заботы о его семье – жене Парасковье и шестерых детях: Анне, Александ-ре, Елене, Пелагее, Ирине, Ольге и, позднее, младших сыновьях – Афоне, Осипе и Иване. Писахов писал, что очень сожалел о том, что тяжелые семейные обстоятельства не позволили талантливому Тыко создавать свои уникальные картины в том количестве, в каком мог бы ему позволить его неуемный характер и природный дар.
В 30-х годах Писахов еще дважды посещал Новую Землю, встречался с Вылкой и членами его семьи. Степан Григорьевич делает множество графических портретов жителей Новой Земли – рисунки, как и фотографии, сохранили образы тех, с кем встречался художник.
Его очень радовало, что семья Ильи Константиновича уже крепко стояла на ногах, дети подросли, старшие работали на промысле. А сам Вылка стал на Новой Земле человеком уважаемым и значительным. Он снова взялся за карандаш и начал фиксировать все жизненные изменения на острове – начиная от первых электрических лампочек в 30-е, до первых вертолетов, прилетавших на архипелаг в 50-х.
Среди писаховской графики предвоенного десятилетия сохранился и образ жены Тыко Вылки – Парасковьи Ивановны. Она любила в редкие свободные минуты заходить в Красный уголок островного Совета, где был установлен радиоприемник, и слушать музыку. Особенно женщине нравились песни – Парасковья Ивановна надевала наушники и, казалось, полностью отключалась от внешнего мира, уносясь куда-то далеко от продуваемой всеми ветрами Новой Земли. Ведь за свои 40 лет Парасковья Ивановна никуда не ездила и ничего, кроме детей и семейного очага, не видела. И вот однажды в Красном уголке ее, увлеченную «голосами Большой земли», увидел Писахов и сделал наброски на пожелтевшем листе оберточной бумаги.
Позднее Писахов вспоминал, что образ этой усталой женщины врезался ему в память надолго. «Если бы я мог написать ее настоящий портрет, он стал бы отражением лика всех ненэцких женщин: трудолюбивых, сдержанных и молчаливых, беспредельно преданных своей семье. Иногда они кажутся забитыми, но это не так, за грустным образом скрываются сильные и цельные натуры. ...Видели бы вы, как та же Парасковья и ее землячки ходят на охоту с карабином, как метко стреляют по морскому зверю, как лихо умеют справляться с карбасом и в то же время остаются просто женщинами!».
Так случилось, что судьба еще несколько раз сводила Писахова и Тыко Вылку. После переезда в Архангельск они неоднократно встречались и вместе вспоминали Новую Землю, годы, проведенные на архипелаге, и людей, навсегда там потерянных.
В 1960 году не стало и Ильи Константиновича Вылки, и Степана Григорьевича Писахова, они покинули этот мир практически одновременно друг за другом. Памятью же об этих уникальных людях и удивительном времени, связавшем их, остались старые фотографии, картины художников, дневниковые записи Писахова и звуковые файлы, сохранившиеся в фондах окружного радио.
