В минувшее воскресенье на сцене культурно-делового центра «Арктика» нарьянмарцам предстал «озорной корнет» – Лариса Голубкина. Известная актриса театра и кино открыла творческий вечер с песни, ставшей ее визитной карточкой. Кинофильм «Гусарская баллада», «Давным-давно…». С нее и начинаем наш разговор:

– Роль Шурочки Азаровой в знаменитой картине Эльдара Рязанова сделала из студентки театрального института звезду…

– Я дебютировала в «Гусарской балладе» еще будучи студенткой второго курса Российского института театрального искусства. В этом фильме я пела сама. После чего меня начали приглашать на всевозможные выступления, я давала множество концертов. Все просили петь гусарские песни и только в костюме корнета. Первым моим концертмейстером – серьезным, профессиональным и талантливым человеком стал Давид Ашкенази. Здесь, в Заполярье, мне аккомпанировал его ученик Александр Савельев.

– Вы впервые в Нарьян-Маре, как вам здешняя публика?

– Со мной такое впервые. Выступая перед северянами, я обнаружила для себя очень хорошего зрителя – внимательного и чутко воспринимающего слова исполненных мною песен. В перерыве одна девушка, подарив мне цветы, поблагодарила меня, сказав, что от моего пения у нее мурашки. Если у зрителя мурашки, значит, актер все делает правильно.

– А какой была ваша первая сцена и первые аплодисменты?

– Вспоминаю эти теплые летние дни как сейчас. В наш московский двор выносили и ставили на стол патефон. Никто не знал, чей он. Он был общий…

Еще совсем маленькой девочкой я помню, как сидели, в отчаянии прижавшись, две фигурки на скамейке, и на их плечи осыпала лепестки старая черемуха. Мне тогда казалось, что будущее мое взрослое счастье – волнующее, непостижимое – и есть вот этот московский двор, и голос, дышащий на пластинке Клавдии Шульженко.

Я думала, что когда-нибудь буду самой красивой, как наша соседка Зинка. А Пашка Воронцов – волейбольная гордость нашего двора – вот так же будет держать меня за плечи…

Потом было другое лето. Военное. Патефон снова выносили во двор, только стоял он уже не на столе. Кто-то в зимние холода изрубил стол на дрова. Патефон поставили на табурет. Теперь народа вокруг него было немного. А танцевать и вовсе было некому. Разве что малышей среди слушателей прибавилось.

У всех отцы ушли на фронт, матери работали допоздна, так что никто не накладывал запретов на наше позднее торчание во дворе. На скамейке сидел однорукий лейтенант, только что демобилизованный из армии, а патефон играл… И снова вкрадчивый и настойчивый голос Шульженко разговаривал с нами.

Взять песню «Давай закурим»! Я была настолько мала, что не понимала, где находится Ростов, Таганрог, я не знала, что означает слово «пожарище», но мне виделся сосед Пашка Воронцов, который на обочине дороги дает прикурить лейтенанту…

А однажды завод пружины иссяк. Дворник, который помогал нам – детям – крутить ручку патефона, как-то неудачно ею крутанул. В патефоне что-то сломалось – голос смолк.

Я и сейчас хорошо помню, какой всеобщий гнев обрушился на старика. Мне его стало жаль. И я тогда крикнула, что все песни Шульженко на пластинке я знаю наизусть. После чего патефон с табуретки сняли, а меня поставили на его место, и я запела. Мне аплодировали, а однорукий лейтенант стучал твердо ладонью о доски скамьи. И это были первые аплодисменты в моей жизни. Поощренная рукоплесканием я пела еще и еще…

Закончился детский концерт, и детские годы… Я закончила школу, поступила в театральный институт, снялась в кино, стала довольно известной актрисой. И все время вспоминала свой двор: у метро Бауманская, где Лефортовский парк. Потому что переехала из этого района.

Как-то получилось так, что я поехала туда на концерт и, возвращаясь домой, мне захотелось посмотреть на старый двор моего детства.

…Падал безучастный городской снег. И я увидела тот самый двор таким не похожим на прежний, который остался в моей душе пахучим от черемухового снегопада…

Уже не было на земле ни Пашки Воронцова, ни соседки Зинки, ни самой Клавдии Шульженко, но голос ее окликал мою память. Он мне говорил, что он все сам вспомнит: и пехоту, и родную роту, и теплый ветер Ростова и Таганрога, и тебя за то, что ты дал мне закурить…

– Творчество Клавдии Шульженко много значит для вас…

– Я вышла из поколения военных, я застала Шульженко. Мы с ней работали на одной сцене. Всегда, когда на сцену выходила Клавдия Ивановна Шульженко, я, конечно же, стояла за кулисами и подсматривала, подслушивала…

– А за вами кто-нибудь так же подсматривал?

– До смерти моего мужа – Андрея Александровича Миронова, мы вместе с ним работали, ездили на концерты. Случалось, что он выступал в одной части концерта, а я – в другой.

И вот когда пела я… Андрей Александрович был очень опрятный человек, он не любил, чтобы брюки мялись… В перерыве, пока я пела, он снимал в гримерке брюки, складывал их аккуратно и вешал на стул. Надевал домашние тапки и шел за кулисы в одной рубашке и галстуке, без брюк, слушать – как я пою. Он всегда говорил: «Раз я пришел, спой мне песню «Мы сегодня расстались с тобой».

– Лариса Ивановна, какие человеческие качества вы цените больше остальных?

– Сейчас как скажешь, а потом… Все хорошие качества мне нравятся в человеке (улыбается). Сказать, что честность – смешно. Порядочность – да пойди, найди. По крайней мере, я не люблю тупость и бессмысленно упрямых людей, которые не идут ни на какие компромиссы, – вот это мне не нравится. И еще я не люблю, когда люди друг друга не слушают.

– Мы знаем, что вы хорошо готовите. Не поделитесь с нарьян-марскими хозяйками рецептами ваших любимых блюд?

– Раньше я действительно много готовила, а сейчас отошла от кухни. Тут мне местные жители принесли замороженную, слегка подсоленную нельму. Перед концертом я не хотела наедаться. Попросила приготовить рыбу своих помощников, но по моему рецепту. Полстакана белого сухого вина и столько же воды, все это смешать и варить там рыбу до готовности, вот и весь секрет. Можно так же, например, карпа делать, только использовать бульончик как соус, добавив в него сливочное масло с мукой.