Вы здесь

Сказитель из другого мира

Есть люди, глядя на которых начинаешь верить в существование машины времени. Современный сказитель Александр Маточкин – как раз из таких. Он словно сошел с экрана исторического фильма, где соседствовал с могучими витязями, боярами и государями земли Русской. Но в нем нет никакого лицедейства. Филолог по образованию, он еще со школьной скамьи определил свой жизненный путь как следование традиции.

Мы познакомились с Александром, когда он приезжал в Нарьян-Мар петь былины-стаґрины. Именно этот вид устной народной словесности – область его профессиональных интересов. Путешествуя из города в город, он знакомит людей с тем простым и честным миром, в котором нет места скверному слову, где почитают родителей и следуют простой заповеди – любите друг друга.

 

Не стар совсем

Себя он называет любителем старины. Но старина – не от слова старость:

– Старый можно понимать как сильный, крепкий, укорененный. Ведь и нашего самого могучего богатыря Илью Муромца в былинах называют «староґй казак», это его постоянное определение. Но это не значит, что он ветхий старичок, наоборот, он самый сильный. А на Средней Печоре, на Пижме, там опускали слово казак, говорили просто: «Расскажем сейчас про староґго». Так что стаґрины – это сказания из тех времен, когда традиционные люди еще не были слабыми и всеми забытыми. Тогда это еще был крепкий народ, который был полон надежд и готовности жить.

 

Доверяю своему народу

Люди, помнящие традицию, знающие и чтущие обычаи своей земли, своих предков. Так объясняет Александр понятие традиционные люди. Для него традиция – это целый мир, со своими устоями и законами, где физическое тесно связано с духовным, а человек в ответе за каждое сказанное слово:

– Что значит вера? Это доверие. Я доверяю своему народу. Было бы дико, если бы я отказался от него и пошел в атеисты, когда мои предки веками были православными. Я убежден, что не мог народ веками хранить что-то ошибочное. Если бы выбор был ошибочным, через полвека бы отказались. Если ты помянешь Иисуса Христа, все на Руси знают, что это Господь, нет никаких сомнений в том, кто это такой. В традиционной культуре слово реально и существенно, неотделимо от того, кого оно означает. Поэтому, например, лишний раз стараются не поминать нечистого. В деревнях мне неоднократно приходилось слышать истории о том, как родитель в сердцах сказал на своего ребенка: «Неси тебя леший!», и ребенок пропадал. Если ты кого-то помянул, значит, вот он, тут уже сидит. Так же и в православии: имя Божье поминаешь, и вот он, Господь, рядом. Так что в этом отношении народные и православные представления близки. Различие только в том, кого именно ты призываешь. Я встречал, как молятся домовому, чтобы он заботился о младенце, верят, что так и будет.

– В вашем представлении мир физический и мир духовный тесно связаны?

– Это не в моем представлении, а в представлении традиционного человека.

– Русская традиция, если брать с религиозной точки зрения, она больше все-таки христианская или языческая?

– Десять веков как минимум, с крещения Руси, русская культура является христианской. Но многое, что было наработано народом в древности в области слова, художества, представлений, с приходом христианства не было отменено и живет до сих пор – в культуре, быту, повседневной жизни. Нельзя отдельно рассматривать: вот тут православная традиция, а тут народная. Ну а если о языческих верованиях и представлениях говорить, то они в народе живы, конечно. На Мезени, например, где я бывал, в XX веке христианский пласт культуры был стерт практически полностью. Люди зачастую уже и не помнят, что в клубе раньше находилась церковь. Петров день отмечают, но что это был за Пётр такой, уже почти никто не знает. А вот языческий пласт, лечение заговорами, магия, порча – все это процветает, как до князя Владимира. На бытовом уровне язычество живет в народе, причем везде, по всей России, не только север является заповедником язычества. Но при этом русские люди христиане, конечно. Много веков русский народ считал себя именно христианским. Любой, кто столкнулся с традиционной культурой вплотную, знает это. В каждом доме были иконы, крест, молитва. Как уж народ при этом жил, это другое дело. Православное просвещение не было сильно развито. Порой был один священник на несколько селений, так что он успевал только крестить да отпевать. Понятно, что в какой-то сложной, да даже и несложной христианской догматике люди в большинстве своем не разбирались. Но Христу, конечно, доверяли. Все в основном строилось на доверии. Люди воздвигали церкви, ставили кресты. Христианство прорастало и в другом – сам тип русского человека, сердобольного, доброго, терпеливого, работящего, воспитывался веками под влиянием христианства.

– Сами-то вы православный человек? Вот я слушала песню Цоя в вашем исполнении, из которой волшебным образом пропало слово ни черта.

– Конечно, православный. А это слово – так его и в традиции не больно-то употребляют. Зачем нечистого лишний раз поминать? С университетской скамьи я начал ездить по деревням и вижу, как люди общаются, что говорят, что не говорят. Например, в традиционной культуре нет повседневного употребления матерной брани. В одном народном стихе говорится даже: «мы от матерного слова погибаем словно в синем море потопаем». Ведь раньше это было невозможно, чтобы человек в быту использовал в речи мат. Попробуй, выругайся в избе, и она разрушится через два месяца, а семья просто перестанет существовать.

 

О современной культуре

– У каждого сейчас своя культура, – говорит сказитель. – Человек сам выбирает, из чего она будет состоять. Может даже своего рода винегреты создавать: столько-то русской культуры, столько-то китайской, столько-то ирландской. Это все сейчас на уровне увлечений.

– На ваш взгляд, вот этот отход от корней, традиции, говорит о вырождении народа, низком уровне его культуры? Ведь смотрите, кто сейчас собирает большие залы поклонников, находится на пике популярности…

– То, что происходит сейчас, это не плохо и не хорошо, это просто есть и все. Всем надо переболеть, в том числе и этим. Всегда были и будут соблазны. Народ всем перебесится, а потом все равно возникнет тяга к традиции. Потому что это настоящее. Я вообще явления культуры разделяю так – настоящее или ненастоящее. А формы могут быть разными.

– Что из современной музыки вы назвали бы настоящим? Что любите слушать помимо фольклора? Вы ведь и русский рок исполняете в своей интерпретации.

– Я слушаю все, лишь бы было красиво и хорошо. Фольк-лором-то я начал увлекаться, переслушав всю остальную музыку. Ведь если раньше фольклор был уделом простецов, воспринимавших его по доверию от родителей, то современный путь к нему иной. По нему чаще идут люди, уже умудренные опытом, обладающие вкусом. Переслушав все остальное, ты становишься способным различать красоту и в традиционной песне. Ведь ее красота и смысл не лежат на поверхности. Это если ты рок-н-ролл включил, так тут все понятно – заводит тебя и затягивает. Здесь не так. Чтобы затянуло, нужно долго вслушиваться и присматриваться. Это можно сравнить с любовью к Северу и Югу. Юг – там все на поверхности: море, небо, тепло, красиво, все отлично, нельзя не полюбить. А с Севером не так все очевидно. Так и с музыкой. Я переслушал много пластинок с самой разной музыкой, которые были у родителей. Потом стал слушать русский рок. У Гребенщикова есть песня со словами: «я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле», у Башлачёва много близкого услышал. Я это воспринял душой, пел эти песни. В начале пути тоже хотел делать что-то свое, но в русском стиле. В итоге традиция затянула, открылся как бы параллельный мир, совершенно особый, отличный от мира авторского исполнительства.

– А много у вас таких экспериментов, как с Цоем, Маккартни, Гребенщиковым?

– Не так много. Нет такого, что я специально беру, сажусь и начинаю обрабатывать авторскую музыку. Обычно бывает так: в соцсетях услышал, песня понравилась, думаю, давай-ка я ее под гармошку сыграю. Слова, подобно традиционному певцу, я могу переделать под себя. Это не потому, что я не доверяю автору или как-то поверхностно отношусь к его творчеству. Просто мне придется песню петь, хранить в памяти, так что это должны быть те слова, которые я чувствую своими, могу позволить себе петь.

– Есть среди поэтов или писателей авторы, которые вам близки?

– Человек традиционной культуры ни от чего не закрыт. Он твердо знает свою традицию, и его оттуда не вышибить. Традиционные сказания, напевы – они в памяти, в сердце, и тебе уже ничего не страшно, любой опыт не может тебе повредить. Поэтому все красивое вокруг, что я вижу – это хорошо. Традиция – она везде. Любой автор, который пытается что-то свое породить – все равно человек. И он, конечно, обречен на то, чтобы что-то повторить. Он будет говорить о том же самом, что и все, но другим языком, в другой форме. Ведь набор идей и образов ограничен. Смешивая, можно больше вариантов сделать. Например, в Рязани я был в музее Сергея Есенина. Обычно пропускаю авторскую поэзию, сложно бывает заучить стихи замысловатой формы, образы непривычные. А у Есенина совершенно народная песня. Он вышел из народа и это очевидно. Там что ни строчка, то в песню просится. Думаю, у меня будет новая программа на его стихи.

– Должна традиционная культура модернизироваться, чтобы привлечь больше последователей?

– Я буквально перед встречей послушал одну петербургскую группу. Еще долго думал, включать трек или нет. Меня лично останавливает от переработок мысль о том, сколько уже всего этого существует, зачем еще-то? Поэтому себя я в этом не вижу. Но когда другие делают, я не против. Если ты хорошо это делаешь и так видишь, то почему нет. Послушал – мне понравилось. Там интересно соединены электронная музыка, гитары, традиционный текст и вокал. Я думаю, что это тоже своего рода жизнь традиции, ее продолжение. Если молодежь собирается ради того, чтобы это сделать, значит, их это увлекает, им нравится традиционная песня. Это же хорошо!

 

Круг общения – весь народ

– А есть у последователей старины какой-то свой круг общения? К примеру, барды общаются бардовским языком на бардовские темы…

– Мой круг – это весь народ. Чудесным образом традиция живет в нас всех. Если бардом ты можешь быть, а можешь не быть, то традиционным человеком являются все в определенной мере. Когда мы думаем о родителях, об отношениях, мимо церкви проходим, на кладбище попадаем, это в нас просыпается. Или ситуация возникает серьезная, к примеру, ребенок заболел, еще что-то, в человеке посыпается традиция.

– Может, и Бог для всех один, просто носит разные имена?

– Для того, чтобы понять, так это или нет, надо изучить все остальные религиозные течения, понять их. Я не могу так вот просто сказать – нет, все прочее ложь. Допустим, буддизм, мне кажется, это все-таки больше философское учение, чем религия. Толком-то я ни с чем таким особо не сталкивался. Я, конечно, верю, в Иисуса Христа. Подход у меня больше словесный, я же филолог. Другие разные тексты, какими бы прекрасными и мудрыми они ни были, я еще могу понять, как сделаны, вижу механизмы их создания, и они явно написаны человеком. Я вижу, какой путь автор должен был пройти, чтобы написать такой текст. И если напрячься, сколько-то лет провести в этой теме, ты можешь что-то подобное породить. А когда читаешь Евангелие, анализируешь образы, темы, которые там поднимаются, понимаешь, что человек не мог это написать. Лаконичный язык, точные образы. Такое не мог человек придумать.

 

О русской идее

– Вот недавно все активно обсуждали высказывание актера Серебрякова о том, что сегодня русская идея – это наг-лость и хамство…

– Я не очень слежу за этим. Думаю, уместнее говорить не о том, какая национальная идея у русского народа, а о том, есть ли сейчас русский народ? Если человек не помнит своих корней, традиций, веры, языка, когда нет традиционной культуры быта, хозяйствования, мышления – о чем тут говорить? При чем тут русская идея? Для меня сам русский мир сегодня существует в идее. В идеале. Современное общество – это совсем другое. Пожалуй, можно говорить сейчас уже о каком-то новом народе, отличном от традиционного русского.

– Может, государство больше должно обращать внимание на сохранение традиций?

– Можно было бы попробовать. Но у нас уже есть плачевный опыт, когда государство вмешивалось в жизнь народа. С XVII века то за веру гоняли, то запрещали хозяйство вести, то деревни начали уничтожать… Если они так снова возьмутся, то даже не знаю. Хотелось бы поддержку. Но ведь государство это в первую очередь люди. И тут возникнет много всякой рутины, бумаг... Что делать со сказительством? Хорошо бы внедрить в учебные заведения. Я хожу в школы, и учителя русского и литературы говорят, что если бы в таком виде фольклор преподавался, через живого человека, то было бы хорошо. Но кто будет это делать? Если это станет обязаловкой, будут происходить нехорошие вещи, которые будут отталкивать.

– А сколько еще таких любителей традиции, как вы?

– Хорошо, если наберется несколько тысяч на 142 миллиона. Нас, можно сказать, уже нет. Мы из другого мира, мы призраки. И при этом в каждом человеке есть искорки традиции, за счет чего-то люди загораются. Ко мне приходят разные люди, никто не остается равнодушным. Традиционная культура никогда не была официальной. Никто никогда не заставлял людей ей следовать. Возможно, поэтому она и жива до сих пор.