Вы здесь

Он мог бы стать большим учёным…

Герой нашей традиционной рубрики – Григорий Давыдович Вербов

Вся жизнь его была связана с историей, этнографией и языком ненецкого народа. Григорию Давыдовичу в этом году исполнилось бы 110 лет.
Герой нашего материала родился в Москве, но никак не думал, что вскоре судьба свяжет его с Крайним Севером. Судьбоносной стала встреча с учёным-лингвистом, автором первого ненецкого букваря Григорием Прокофьевым. После неё Григорий просто влюбился в Север. Он поступил в Институт народов Севера, затем на этнографическое отделение Ленинградского университета, учился в аспирантуре научно-исследовательской ассоциации ИНСа в группе Прокофьева. Его кандидатская диссертация посвящена быту, культуре, диалектам ненцев. Вербов перевёл на русский язык повести Николая Вылки «Марья» и «На острове» (1938).
Он мог бы стать большим учёным, но в июле 1941-го его жизнь трагически оборвалась под Ленинградом. Ему было 33 года… Похоронен в братской могиле на станции Понтонной Ленинградской области.

Память о нём жива

Искать сведения о жизни этого человека, прожившего так мало и погибшего во время блокады – работа сродни труду поисковых бригад, возвращающих имена неизвестным солдатам. В начале тридцатых годов Григорий Давыдович работал в только что созданном Ненецком округе, руководил Красным чумом, заведовал учебной частью педагогического техникума, который располагался тогда в Оксино. Благодаря его творчеству, не-
обыкновенной тяге ко всему новому и интересному, нам удалось сохранить множество ненецких загадок, пословиц и поговорок. Вербов был одним из инициаторов создания при «Няръяна вындер» литературного творческого объединения «Заполярье», куда вошёл упомянутый выше Николай Вылка.

Человек с загадочной судьбой

Данные о нашем герое можно найти на Ямале, в Нарьян-Маре, Санкт-Петербурге – сразу в нескольких музеях. В Салехарде, например, бережно хранят книги, написанные молодым учёным в середине 30-х: «Ненецкие сказки и былины», «Краткий ненэцко-русский и русско-ненэцкий словарь». В предисловии к словарю Вербов пишет: «Советские работники, учителя, ликвидаторы неграмотности, врачи и т.д. изучают ненецкий язык, без знания которого не может быть успешной работы в тундре, в гуще ненецкого населения… Потребность в словаре чрезвычайно велика». Словари, изданные раньше, были написаны на основе латинской графики, а словарь Вербова написан уже при помощи нового ненецкого алфавита на основе кирилицы, что значительно облегчало процесс изучения ненецкого языка и делало его доступным более широкому кругу читателей.
Григория Давыдовича живо интересовала тема ненецких диалектов, он удивлялся тому, как у одного народа могут существовать такие разные слова и словосочетания.

Григорий Вербов – жизнь в письмах

Он не успел создать семью, у него не осталось потомков, которые могли бы рассказать о своём деде или прадеде. Однако его биография совершенно не безразлична нам, внукам и правнукам тех, ради кого он трудился, создавал книги, терпел лишения в суровых тундровых и таёжных условиях. Даже на фронте, обращаясь к своим друзьям, он писал, что его не оставляют чувства, которые связывают с Севером и тундрой. Вот некоторые из этих писем.

27 декабря 1941 года.
«Дорогие товарищи! Спасибо за ваше письмо от 23 декабря, которое я вчера получил, и за ваше поздравление с Новым годом. Отвечаю вам тем же. Вы пишете как настоящие ленинградцы, а это звание чего-нибудь да стоит. Вижу, что духом не падаете. У меня всё по-прежнему. Работаю порядочно. Немцев понемногу подталкиваем. Им прохладно. Особенно по ночам. Выйдешь – луна в круге «hэhэнваn», блестит снег, белеет река словно в тундре. Только не хватает пасущихся оленей. Разница ещё в том, что почти непрерывно тишину прорезают автоматные очереди. Взвивается к тёмным облакам и сверкает, медленно падая, ракета: немцы боятся и по ночам стараются всё время освещать подступы к своим берегам. Проклятые перебили электрический кабель. Поэтому темновато, и я пишу почти наугад. Передайте всем привет и поздравления с Новым годом.
Ваш Г. Вербов. Жду письма».

14 февраля 1942 года.
«Дорогие товарищи! Очень и очень огорчён полным вашим молчанием. Оно настолько затянулось, что я теряюсь в догадках и беспокоюсь о вас всех. Что случилось? Обязательно сообщите мне немедленно. Если это что-нибудь неприятное и печальное, то пусть уж я узнаю наконец в чём именно дело. 1 февраля был несколько часов в Ленинграде. Заходил в институт и ЛГУ, но ничего не добился, всё было закрыто. Узнал весьма печальные новости. Первая из них явилась для меня очень большим ударом: скончался Георгий Николаевич Прокофьев. Но ни разу никто и никогда не упомянет о том, что Прокофьев умер от голода. Не хочу писать, чем я обязан Г. Н., думаю лишь о нём, как о товарище, с которым меня связывала 12-летняя работа и дружба, и о том, как сейчас осиротела наша отрасль науки. Много нужно работать, чтобы восполнить образовавшуюся брешь. Принимаю меры к спасению и сохранению рукописных материалов Г. Н., которым цены нет. Помните, товарищи, что тем из нас, кто останется в живых, выпадет на долю заменить Георгия Николаевича, и мы должны будем это сделать. Если у вас на руках остались какие-либо тексты, программы, ваши тетради, писанные или правленные рукой
Георгия Николаевича – тщательно сохраните их. На нашем фронте успехи, хоть и не быстро, но растут. Вы это чувствуете хотя бы по скромному улучшению на продовольственном фронте. Дальнейшее не за горами. В этом я твёрдо уверен. Думаю, сэкономить час-другой на сне и, пользуясь наличием лампы, засесть за ненецкие дела. Скажу, что это полевая работа, рассчитанная не менее, чем на восемь лет. Как бы мне хотелось дожить до того времени. Нет нужды говорить о том, что участие в этом кого-либо из вас является почти необходимым. В том случае, если мне не придётся вернуться, очень прошу вас не упустить из вида то, о чём я здесь пишу.  Разумеется, не собираюсь ещё уходить со сцены, но осторожность требует позаботиться, чтобы то, что принадлежит не мне одному, не пропало бесследно. Жду, товарищи, письма и объяснений причин вашего упорного молчания. Желаю вам всем здоровья и бодрости.
Г. Вербов»

5 апреля 1942 года.
«Дорогая тов. Васильева! Сегодня ночью, к великой моей радости, получил ваше письмо от 25 марта. Я от вас всех не получил ни одного письма, кажется, с начала января. 7 марта я был в Ленинграде, но в ЛГУ узнал только об его эвакуации. Ездил я потому, что в феврале меня постигло большое горе: почти одновременно скончались мои родители, которых я не мог ни повидать перед смертью, ни похоронить сам. Это сделала сестра, единственный оставшийся теперь член моей семьи. ...Меня радует, что вы, несмотря на обстоятельства, держитесь бодро и хоть в мыслях не забываете о нашей специальности. Я тут начал пробу по части литературной (разумеется, из ненецкой жизни). Это дело меня интересует, так как должен же быть написан о ненцах роман без вранья. Сейчас, впрочем, дела таковы, что трудно надеяться на продолжение этой работы в ближайшие месяцы, так или иначе я теперь о смерти не думаю, так как прихода её не предусмотришь, а думаю только о жизни, которая, быть может, продлится и будет полна нового содержания. Смерть Георгия Николаевича, как я уже писал, отняла у меня не только друга и отчасти учителя, но и поставила под угрозу его материалы, столь ценные для науки. Когда я был в Ленинграде, говорил на эту тему в институте. Обещали собрать всё, когда это можно будет сделать. Не растерялось бы всё»
«Вчера получил от сестры письмо, в котором она сообщает, что ей предложили эвакуироваться, и просит у меня совета. После всего, что она перенесла, ей лучше будет уехать. Боюсь только, что в результате могут погибнуть мои рукописи и книги, в которых имеются работы Кастрена, Доннера, Лехтисало, Сирелиуса, Палласа, Лепехина, Вениамина, собранные ценой многолетнего труда и практически невосполнимые. Написал сестре, чтобы она сообщила всем вам, когда захочет уехать. Свяжитесь с институтом, куда я тоже написал, и постарайтесь доставить туда рукописи. Всю библиотеку следует забрать или к вам, или к вам троим по частям (Васильевой, Горфинкель, Рихтер – студенткам Вербова по самодийским культурам и языкам. – Прим. авт.) или к тем из вас, кто намерен остаться в Ленинграде до конца. На книгах следует красным карандашом сделать пометку «В», достаточно крупную. Желаю вам всем бодрости, здоровья, успехов, всего наилучшего. Пишите мне почаще. Ваш Григорий Вербов»

Предпоследнее письмо с фронта датировано 16 апреля 1942 года и адресовано Васильевой, где он сообщил, что сестра его уехала в Свердловск, не успев собрать его рукописи. «Всё свалено в груды, я и сам ничего не смог найти. Очень хотел повидать вас. Сам я пока жив. Ношу в сумке «Происхождение семьи» и карандаш. Иногда штудирую. Если будет время, то и повесть (или роман), начатый зимой, буду понемногу продолжать.
Жду писем, желаю успехов.
Ваш Г. Вербов».

6 мая 1942 года. Последнее письмо.
«Дорогая тов. Васильева! Что-то опять долго от вас не получаю вестей. Надеюсь, что мои письма вы получили. Напишите о своих делах и планах и об остальных товарищах. В Ленинграде ли они? Если буду в Ленинграде, то обязательно постараюсь повидать вас. Желаю всего лучшего. Ваш Г. Вербов».

Преподаватель ненецкого языка в Ленинградском государственном университете, профессор-лингвист, автор монографий по языкам самодийских народов Людмила Васильевна Хомич до конца своей жизни хранила эти письма и память о Григории Вербове. К сожалению, большая часть его архива, чего он и боялся, оказалась утраченной навсегда. Людмила Васильевна сделала всё, чтобы собрать по крупицам материалы своего учителя. Как писал в своих письмах Григорий Вербов: «Никто не имеет права отнимать у потомков древних северных цивилизаций возможности сохранять свою культуру и удивительные языки».