Вы здесь

Мастерская с окнами на море

В первой половине 50-х годов судьба привела художницу вместе с мужем Владимиром Мельниченко на Север / Фото из открытых источников

Сегодня исполнилось бы 90 лет замечательной художнице, почётному гражданину города Нарьян-Мара, Аде Фёдоровне Рыбачук.

Её жизненный путь может служить иллюстрацией к тому, что можно быть настоящим северянином, даже родившись далеко от тундровых просторов.

Ада Рыбачук родилась 27 июля 1931 года в Киеве в семье Фёдора Рыбачука, кадрового офицера Красной армии. Семья эвакуировалась в Казахстан, где Ада окончила четыре класса начальной школы.

После окончания с золотой медалью Киевской художественной средней школы она училась в Киевском государственном художественном институте в мастерской А. Шовкуненко.

В первой половине 50-х годов судьба привела художницу вместе с мужем Владимиром Мельниченко на Север. Для того, чтобы написать свою дипломную работу, молодые романтики отправились на остров Колгуев.

Там художники не только создали огромное количество шедевров, но и собрали рисунки местных юных авторов. Сегодня эту коллекцию можно увидеть в Ненецком краеведческом музее, ведь художники подарили её и многие свои работы жителям нашего округа.

А ещё Ада написала повесть «Остров Колгуев», фрагменты которой мы сегодня представляем вниманию читателей «НВ».

 

Ада Рыбачук

 

Остров Колгуев

(фрагменты повести)

 

1.    

…Сидим в кабинете у какого-то начальника.

Огромная карта, очень интересная: на ней нарисованы в голубых местах разные рыбы, в зелёных – звери, которые водятся в этих голубых и зелёных местах. В окно видна река с судами.

В кабинет, прихрамывая, входит незнакомый человек.

– A-а, его снова нет… А вы кто?

Называемся.

– Редактор газеты «Нярьяна вындер» Левчаткин, Валентин Сергеевич. А ну-ка, пошли ко мне.

Уже у себя в кабинете, чертя макет полосы и читая какие-то оттиски, он говорит:

– Есть у нас интересные места, да сейчас туда действительно не добраться. А одежда у вас есть?

Говорим, что нет, но что это неважно. Нам всё равно очень надо! Очень-очень.

– М-да…

И вдруг – но это действительно вдруг, это почти чудо, – вдруг открывается дверь: «Можно?» – и входит капитан «Юшара» Жуков, на которого мы с восхищением взирали с палубы. Капитан средних лет, с косыми черными баками, вблизи такой же великолепный, такой же «морской волк», каким казался там, на корабле. Мы совершенно потрясены.

Редактор улыбается удивительно приятной улыбкой, от которой глаза его делаются светлыми. А сейчас ещё и хитрыми.

– Входи, входи, Дима, тебя-то мне и надо.

(«Дима!»)

– Чем могу?..

И редактор объясняет «Диме», что ребят надо взять («понимаешь, взять») до острова. До Колгуева.

Так просто всё и решается.

Утром осматриваемся – куда же мы приехали?..

 

2.    

…Дома в посёлке – в одну линию, окнами на море: всегда видно и слышно, как оно шумит и вздыхает.

Два крыльца – две семьи. Перед крыльцом небольшой дощатый настил; узкие, в две доски, кладки-дорожки – от крыльца к крыльцу.

Мужчины заняты у лодок, на самом краю обрывистого берега, женщины – ближе к крыльцу, выделывают шкуры. Сидят на солнышке смуглые, с тёмным румянцем ребятишки. Из-под меховых капюшонов – сине-чёрные чёлки. Играют с ребятами и друг с другом весёлые разномастные щенки.

Близится полдень – перед домами потрескивают костры. На треногах – закопчённые чайники. Чайники стоят на краснеющих углях, позванивают крышками.

Превозмогая смущение – ну как подойдешь к незнакомым людям, войдёшь в чужой дом, – подходим, пытаемся поговорить, познакомиться.

На наши вопросы ответ один:

– Иерам.

Иерам – значит «не знаю». Иногда нам сразу и переводят:

– Иерам. Не знаю.

Володя считает, что необходимо представиться президенту острова…

 

3.    

… Только что тундра сверкала синей рябью бесконечных своих озёр – и вот осталась только одна круглая сопка, на которой стоит чум. Ещё по плеску угадывается ручей, проложивший свое русло вокруг этой сопки, а дальше весь мир состоит из плотной мокрой ваты тумана; ветер выжимает из тумана мелкий дождь.

Намокает всё: шкуры чума, шкуры-одежды, шкуры-постели. Капли тумана – на пушистых оленьих рогах, на редких травинках лысых кочек; по наклонным шестам чума стекают круг­лые холодные капли, капают на шею, в чашки с чаем.

Отсыревшие карандаши. Мок­рая бумага.

И только старик говорит:

– Ницего-о. Солнце всяко вый­дет, всяко всё высусыт…

Уэско делает копылья для новых санок. Все работы выполняются ножом, очень аккуратно – в нартах нет ни одного гвоздя. Уэско просверливает отверстия странным инструментом, состоящим из металлического стержня и двух нерпичьих шнурков, за которые он очень быстро дёргает. Окончательная форма придаётся отверстиям опять-таки ножом. Сидит на земле, вытянув ноги.

Начинается дождь. Уэско даже не поднимает голову. Высокая плоская шапка на склонённой голове оставляет открытым сухой затылок; капли дождя затекают внутрь малицы. Рядом сын Иона пишет чернильным карандашом какую-то сводку о поголовье оленей в стаде. Тёмно-малиновая маличная рубаха совсем мокрая.

Но:

– Всяко солнце выйдет…

А мы?

Здесь снова не годятся привычные способы работы – по сто часов здесь никто позировать не станет. Но дело не только в этом. Ненцы просто органически не могут позировать.

Они выросли в тундре, жизнь их полна опасностей, они считают, что это и есть нормальная жизнь, а как жить иначе? Они охотники и великолепные стрелки. В посёлке они разгружают пароход – мешки с мукой, бочонки с дробью и порохом, ящики с ламповыми стёклами, выкатывают на высокий обрывистый берег выловленные в море брёвна и неизменно говорят нам:

– Сидеть – это тяжело…

4.    

…На вершине соседнего холма сидит Иона и что-то делает. Мы идём к нему и садимся рядом. Мы делаем с него рисунки.

Иона стоит на коленях, в тёмно-малиновой рубахе на малице. Вокруг него белеют костяные – без шерсти уже – оленьи рога. Целая куча. День пасмурный, сопка тёмная-тёмная; молодое, крепкое, туго обтянутое кожей тёмное лицо с очень узкими глазами. Лёгкий блеск поперёк век. И на скулах. Молчит.

Бог какой-то.

Сидит и рубит зачем-то твёрдые беловатые оленьи рога на кусочки.

Лиловеют дальние сопки.

Потом с холма, на котором сидит Иона, поднимается дым, и всё совсем становится похожим на какой-то обряд. Жертвоприношение.

Оказалось, что Иона в старом котле варил для нас из оленьих рогов клей. Клей вышел не очень густой – дров мало, а варить надо долго, – но холсты мы загрунтовали.

– Завтра будем ямдать.

Не понимаем…

– Аргиш делать будем.

Мы очень бестолковые…

 

5.    

В Киеве мы показывали работы своим друзьям. Увлеклись новой работой. И вдруг почувствовали необходимость ещё раз увидеть землю, где прожили несколько лет. Вдохнуть запахи этой земли.

И опять наша мастерская выходит окнами на море. Над морем хохочут огромные белые чайки.

И опять мы перекладываем печь (не святые ведь горшки лепят), выдёргиваем из стен гвозди, которые забивали все его сменявшиеся обитатели, шпаклюем и белим потолок, красим стены в серый, чёрный и жёлтый цвета, скоблим пол.

И снова ловим дрова в море, воюем со щелями и бегаем к Нидане поесть сырого мяса…