Вы здесь

Абрикоса

Александр Огурцов – служит в Росгвардии, в ведомстве режимном, достаточно далёком от искусства. Тем не менее наш герой живёт в гармонии с собой, находит в себе душевные силы и время для занятий прозой.

Говорит, что раньше писал и стихи, но сочинение рассказов оказалось для него ближе. Александру 34 года, сын военнослужащего. Его малая родина – Комсомольск-на-Амуре. Любовь к литературе привили учителя и родители. Уже в старших классах у Александра появились первые стихи. А вот писать рассказы стал по прибытии на службу в НАО. Пока в его творческом багаже лишь несколько произведений, но автор думает, что не бросит писательское ремесло. Ему интересно описывать природу, создавать характеры, отображать различные жизненные наблюдения, размышлять над сюжетами.
Сегодня мы представляем вниманию северян один из рассказов Александра. И пусть этот дебют станет для него трамплином в большую литературу. Пожелаем ему удачи!

Андрей Чуклин, член Союза писателей России


Александр Огурцов

Красная пыль

– Эээ, нет, ребятки, таких, как мы, в рай не пущают… Неча там с нашими рожами делать!..
Щима Село, средних лет, худой, смуглый и усатый, несущий в своей чубатой внешности вечную печать жителя хуторов южного Поволжья, иногда специально наигранно-фальшиво говорил в таком русско-крестьянском духе. Наверно, это немало забавляло его, а может, и давало сил, поворчав, идти дальше.
Взвод тащился, петляя по узкой тропинке, которую непонятно кто и когда протоптал среди зарослей бурьяна и донельзя на такой жаре вонючей полыни, достававшей уставшим бойцам до затянутых в выцветший камуфляж, плеч.
Не знаю, кого как, а меня такое монотонное топанье через раскалённую на летней жаре степь, дышащую пылью и немножко дымом, да ещё и наполненную мерными звуками раздвигаемых кустов (непонятно как выживающих на этой потрескавшейся земле) и травы в зарослях, достаточно быстро загоняло в какую-то сонную муть. Когда ноги движутся сами, словно давно и надолго заведённый механизм, а в голове начинают роиться обрывки песен, картинки, словом – клочки памяти.
В сотый, наверное, раз, поправив норовящий соскользнуть с плеча видавший виды вещмешок и вытерев с лица прилипшую к вспотевшей коже красную пыль, я всегда задавался вопросом: почему она тут красная? Никто не ответил: может не знали, а может сам вопрос считали дурацким.
Я выпал из сладкого забвения и только тогда обратил внимание на то, что окружавший нас ландшафт стал разбавляться следами давнего присутствия человека. Тут и там из земли торчали обломки старых кирпичей и пригорки давно разрушенных построек, а по краям тропинки всё чаще стал попадаться оставленный на милость природы старый ржавеющий хлам.
Вскоре голова нашей «туристической команды» вошла под тень особо разросшейся под южным солнцем, а теперь медленно выгорающей и трясущей даже на лёгком ветерке длинными тяжёлыми стручками, акации. Удостоверившись, что все вверенные мне бойцы дошли, и проверив, что никто ничего не потерял на ходу, с остальными командирами отделений пошли к взводному на уточнение задач.

Взводный-загадка

Даже теперь, по прошествии лет, наш взводный остаётся для меня загадкой… Он был из нередкого теперь типа мужчин, кому категорически не шла военная форма. Крупный и краснолицый, с явными признаками лишнего веса и режущим мне слух сильным южным говором, он представлял собой примерный образец тех, кого не менее толстые и краснолицые туристы-матрасники, тянущиеся каждое лето целыми караванами на южные берега нашей Родины, называют едким словом «кубаноид». Наверное, его легко можно представить в шортах и безразмерной футболке-поло, предлагающим приезжим гостям снять квартиру у моря недорого или пробороздить это самое море на очередном чуде ПВХ-инженерии.
До тех пор, пока он не снимал очки… Он практически ничего не рассказывал о себе, а мы по-детски, наивно делившиеся друг с другом даже самым сокровенным в липкой, как мёд, тишине южной ночи, ожидающей очередных автоматных очередей или разрывающего неба над самой головой, выворачивающего потроха наизнанку и заставляющего вдавливаться в землю от воя артиллерийских мин, почему-то не удосужились спросить у него.
Одно я знаю точно: в его нереально светлых глазах навсегда застыли горящие дома и окоченевшие в неестественных позах тела молодых парней, ещё недавно беззлобно материвших друг друга, смеявшихся и постоянно норовивших стрельнуть сигарету.
Жутковатые у него глаза были. Наверное, оттого он, почитай, и жил по командировкам, что негоже человеку с такими глазами в мирное время людей на улицах пугать.

Мёртвый посёлок

На этот раз задачей взвода, и без того мотающегося по всей округе как воробей по сараю уже неделю, – было занять и, по возможности, удержать участок берега водоёма, гордо именуемого на картах рекой, а сейчас по-летнему – глубокий овраг со склонами, заросшими кустарником и крапивой, по дну которого тёк даже не ручей, а ручеёк.
Его даже не особо рослая курица легко перейдёт вброд и не намочит своего пернатого пуза. И единственным на всю округу бетонным мостом с почти прилипшим к нему безымянным дачным посёлком, раскидавшим по ставшей ничейной земле свои заросшие сорняком огороды и смотревшим теперь на нас многочисленными глазами разбитых окон, в покрытых оспой оставленных злым человеческим железом отметин домиков и сараев.
Перед нами там прошли разведчики, и теперь это место можно было считать относительно безопасным. Но двигаемся осторожно, внимательно глядя под ноги, и, вообще, стараемся лишний раз не отсвечивать.
То, что наша осторожность не особенно помогла, поняли очень быстро, когда пролетевший мимо меня жук неожиданно высек бетонную крошку из покосившегося фонарного столба и улетел в неизвестном направлении. И только потом, заставив взвод залечь и очень шустро забиться во всевозможные щели, со стороны темнеющего за полем перелеска раздался выстрел.
На наше счастье, мы или мало заинтересовали неизвестного стрелка, или он просто для острастки выстрелил по почти недосягаемой для его оружия и плохо различимой цели. Но как бы оно там ни было, больше по нам пока никто не стрелял, и наш взвод, по уже ставшему привычным сценарию, переквалифицировался в бригаду землекопов.
До темноты оставалась пара часов, а до ночи уж вряд ли кто по нашу душу сунется. И тогда я увидел её…

Абрикоса

На обочине той самой покрытой красноватой пылью дороги росла уже подсушенная солнцем молодая абрикоса. Тоненькая, тоньше руки, она, не стесняясь, стояла в полный рост, подставив небу на обозрение наливающиеся медовой желтизной плоды. И на секунду мне показалось, что именно она главная во всём, что здесь происходит и будет ещё происходить. Что это именно для неё светит местное горячее солнце, именно для неё стрекочут и жужжат насекомые, и даже мы, пришедшие сюда со своим глупым и злым железом, не более чем статисты в той войне, которую она ведёт, гордо, стоя на обочине пыльной степной дороги в этом месте, о котором, наверное, забыл Бог.
Не стоит описывать события той ночи. Всё равно никакие слова не передадут усталости глаз, до боли вглядывающихся в чернильную темноту; дрожи в руках и глухих ударов сердца, заглушающих все звуки в перерывах между раздирающими ночь выстрелами.
Эту ночь мы прошли без серьёзных потерь. И утром, вымотанные и отупевшие от бессонницы, мы сами себе напоминали выпущенных на прогулку в уютном дворике психлечебницы обколотых успокоительным пациентов.
– Эй, турист, держи!
Миша Сом со своим перебитым носом, обросший уже даже не щетиной, а короткой жёсткой бородой, и оттого ставший совсем похожим на дикого горца, кинул мне по большой дуге недозревшую абрикосину.
– Спасибо! Ты где их взял-то, – спросил я, глядя, как он извлекает жёлтые плоды из каски, которую держал на манер ведра.
– Да чего, не видишь? Вон растёт. И ткнул рукой в чёрной беспалой перчатке в сторону дороги. Только теперь я снова обратил внимание на то деревце. Теперь оно больше напоминало нас. Такое же вымотанное, в нескольких местах ободранное осколками и даже лишившееся одной крупной ветки деревце, намертво вгрызлось корнями в крепкую землю и продолжало стоять, удерживая свой незаметный рубеж на окраине заброшенного дачного посёлка.
Через несколько часов нас сменили, и мы вернулись на заставу, а молодая, изодранная осколками абрикоса, так и осталась стоять у обочины.
Памятником этой ночи, памятником всем нам.