Говорят, что человек не может быть один – без друзей, семьи, людей, которые поддержат в трудную минуту. Это закон человеческого общества. Большинство людей воспитываются в полноценных семьях, имеют отчий дом. Им порой трудно представить, что чувствуют дети-сироты, для которых папами и мамами становятся воспитатели дома малютки, детского дома, школы-интерната.
В 80–90-е годы я почти десять лет отработала в Ненецкой школе-интернате, где большая часть ребят были сиротами или детьми родителей, лишённых родительских прав (ЛРП). Если сироты (чаще – отказники) мам и пап не помнили, то дети со статусом ЛРП помнили всё о прошлой жизни и родителей от этого любили не меньше.
Было жаль этих детей, когда их сверстники из Бугрино или Нельмина Носа уезжали на каникулы. Они очень хотели домой, к маме… Естественно, родители не давали о себе знать, а крик детской души так и оставался без ответа.
Ребята взрослели и постепенно начинали понимать, что другого дома, кроме интерната, у них нет и в ближайшее время вряд ли появится. Одни успокаивались, другие, напротив, начинали открыто ненавидеть учреждение, в которое их поместили вопреки воле.
Из рода Тайбари
На днях из общины единоличников «Ямб то» мне позвонил мой бывший воспитанник – Евгений Тайбарей. Разговор с ним заставил в очередной раз вспомнить историю интернатских отношений и ребят, с которыми работала в школе-интернате. Я – заместитель директора по воспитательной работе, он – мой помощник в проведении всех мероприятий, прекрасный музыкальный диджей и общительный ненецкий парень. Стоит признать, что открытость и раскрепощённость – большая редкость для представителей нашего народа. Я тогда пришла на смену заместителю по воспитательной работе Светлане Ивановне Федяновой. Поэтому иногда мне говорили, мол, будешь работать «Федяновой», узнаешь, почём фунт лиха! Фунт лиха не заставил себя долго ждать. Светлана Ивановна и нацелила меня на то, что Женя Тайбарей не совсем нормальный сирота, что его попадание в интернат требует разбирательства, что где-то у него есть свои корни, и он может обрести родных, которых ему так не хватало все эти 16 лет.
И я начала искать. Школьные руководители тех лет были обязаны найти, что называется, родственные тылы для выпускников. Не может же ребёнок после окончания школы-интерната, которая всё это время была его единственным домом, оказаться без него. Выпускники-сироты к жизни в студенческих общежитиях были не приспособлены, самостоятельной – не признавали вовсе. Они упорно, всеми правдами и неправдами пытались вернуться в интернат: через окна, двери, чердаки, ночью и днём. Это была наша общая трагедия, пережить которую смогли только самые целеустремлённые и настроенные на будущую жизнь ребята. Правда, такими после окончания сиротских учреждений оказывались немногие. По моим личным наблюдениям, вырваться из плена иждивенчества смогли лишь около 40 % из выпускников 80–90-х.
И как жить дальше?
Эту фразу, тяжело вздохнув, Женя Тайбарей сказал после того, как его устроили в аграрно-экономический техникум, а он попал в отделение наркологии. Прошло полгода, а неприкаянный парень так и не нашёл места в жизни. А я продолжала поиски его родных через Каратайский, Карский и Амдерминский сельсоветы. Первоначально удалось узнать совсем немного: личное дело Жени переслали в интернат в начале 80-х из Северодвинска, всё раннее детство он провёл именно там. Директор детдома писал в обращении о том, что у них несколько лет находится мальчик-ненец. Он один, а ребята его обижают. Дескать, не могли бы взять его в Нарьян-Марский интернат для детей-сирот, потому что через год он должен идти в школу, а на родине ему будет легче и спокойнее.
Евгений Афанасьевич Тайбарей – сирота. И вот тут начинается самая грустная часть детской биографии мальчика Жени.
Единоличники – вольный народ
До конца 80-х годов мало кто из жителей округа знал, что по территории НАО в течение 70 лет кочевали вольные, не колхозные ненцы. Только иногда, по большой необходимости, кто-то из них наведывался в ближайший посёлок. Начиная с 30-х годов у единоличников сформировалось стойкое чувство опасности, связанное с посещением населённых пунктов, где можно было не только оленей и свободу потерять, но и головы лишиться. Ведь ни по одним государственным документам вольных ненцев в тундре не было. Не было в этих списках ни деда, ни отца, ни братьев Жени Тайбарея. Как, впрочем, и 250 других единоличников, кочевавших вдоль побережья Байдарацкой губы до Ямала и обратно. Никем не сосчитанные и нигде не записанные, они реально существовали: воспитывали детей, ловили рыбу, пасли многотысячные стада, напоминая о себе лишь краткими визитами в Амдерму, Каратайку или Кару.
Как позднее (в 1995 году) рассказывал мне отец Жени, 76-летний оленевод, с посещением посёлков у него были связаны неприятные воспоминания. Когда Афанасий Тайбарей, тогда ещё молодой человек, в 42-м году приехал впервые в Амдерму, его сразу схватили, посадили на пароход и отправили на войну. Только по прибытии на распределительный пункт обнаружили, что человек вообще не знает русского языка, глуховат на одно ухо и к военной службе не годен. Отправили назад, и Афанасий Тайбарей полгода добирался до родных мест.
В середине 70-х, когда два старших сына, Семён и Тимофей, уже были вполне самостоятельными людьми (одному – 14 лет, а второму – 16), жена забеременела ещё раз.
– Болеть начала сильно, – вспоминал Афанасий Тайбарей. – В это время мы решили в Каратайку за продуктами заехать. Пока я мясо продавал, она совсем слегла, начала рожать, хотя вроде и рано было.
В больнице Афанасию предложили оставить жену и отправиться в тундру к оленям и сыновьям, что он и сделал. Вернулся в посёлок, только через месяц и узнал, что жена умерла при родах. Со слов врачей, недоношенного мальчика отправили в Амдерму, где он, вероятно, тоже умер. Погоревал отец, да что поделаешь, вернулся назад в стойбище.
– Горевать мне в то время было некогда, – вспоминал позднее Афанасий Тайбарей, – и я уехал в тундру. Там олени и сыновья одни остались.
И стал он сиротой
Тем временем из Амдермы новорождённого отправили в Архангельск, выходили и отдали на воспитание в северодвинский детский дом, там он и прожил до семи лет, ничего не зная о своих родных. Сирота – и этим всё сказано. С прошлым ребёнка связывали только отчество и фамилия (их записали в Каратайке при отправке малыша в Амдерму). В Амдерме медсестра назвала его Женей. Так и появился на свет Женя Тайбарей. С таким именем он и шагнул в новую жизнь. Но мальчик внешне очень отличался от других ребят, и воспитатели решили найти ему более подходящее и комфортное место. Так Женя появился в школе-интернате Нарьян-Мара, где проучился до 8-го класса. Я искала родственников Жени больше года. В конце 80-х за округом были закреп-лены оленеводы общины «Ямб то», кочевавшие в районе Амдермы. Они должны были стать окружными жителями. Правда, была ещё и вторая группа единоличников, закрепившаяся в районе Хальмер-Ю и Советска. Их взяла под крыло Республика Коми. Мне повезло, родные Жени оказались на территории НАО. В начале 90-х в Нарьян-Мар приехал будущий руководитель «Ямб то» Илья Валей. Через него узнали, что у старика Афанасия, который живёт с ними в одном стойбище с сыновь-ями и невесткой, когда-то был ещё третий сын, но он умер сразу после рождения, и никто его никогда не видел. Я передала через Илью фотографию Жени в детстве, затем отправила в тундру современные снимки. Афанасий Николаевич без колебаний признал сына, оказавшегося точной копией старших братьев. Ни у отца, ни у братьев после этого не возникло никаких сомнений в том, что Женя – их младший Тайбари. Отец сразу пригласил его в тундру.
Так Женя и стал оленеводом-единоличником. Правда, процесс привыкания продолжался почти пять лет, ведь он никогда не был в тундре, не пас оленей, не ездил на упряжке, не жил в чуме и не говорил по-ненецки.
Сначала его воспринимали как человека очень странного: он сбегал из стойбища, рвался назад в Нарьян-Мар. Пытался зимой уйти в Амдерму, чтобы потом на вертолёте улететь со школьниками в Нарьян-Мар. Но все попытки заканчивались безрезультатно. Он не умел ориентироваться по звёздам, ветру, линии горизонта, как это делали его собратья по «Ямб то», и в итоге понял, что все мечты о прежней жизни заканчиваются за третьей сопкой. Этот рубеж оленеводы «Ямб то» называют Няр ӈэвтана седа – трёхголовая. Она почти всегда покрыта низовым туманом, её называют священной. По мнению тундровиков, именно её духи не пускают далеко в тундру неопытных путешественников. Это хорошо знают даже дети единоличников, вскоре эту истину усвоил и Женя.
Тундра его признала
Он постепенно научился всему. Сейчас он с уверенностью говорит, что тундра является его домом, ему крупно повезло, и он может считать себя состоявшимся взрослым человеком.
В 2003 году, спустя ровно десять лет после первой встречи с родными, Женя впервые приехал в Нарьян-Мар. Здесь умер его шестимесячный племянник – сын старшего брата, и ему поручили его похоронить. Женя пришёл ко мне в редакцию «НВ» в малице и ладно сшитых тобаках. Говорил солидно, иногда, как мне казалось, нарочито растягивая слова, то и дело вставлял ненецкие фразы. Он чувствовал себя оленеводом. Отец Афанасий Николаевич в то время уже умер, завещав братьям перед смертью во всём помогать друг другу. Теперь Женя живёт в семье старшего брата Семёна, так как своей не обзавёлся. В «Ямб то» сделать это трудно, за девушек нужно платить калым, а у Жени пока нет своих оленей – не заработал. Да и не готов ещё в чуме жить, надо научиться делать нар-ты, вести тундровое хозяйство.
Тундра меня признала. Так сказал Женя во время нашего разговора. Что и говорить, трудная работа, тут не до прогулок и праздников. Он старается помогать брату Семёну.
У Устиньи, жены брата, ещё четверо сыновей. Младшему едва исполнилось полтора года. На ней держится всё тундровое хозяйство. В чуме замену найти трудно, особенно если рядом нет другой женщины. В семье Тайбареев, к сожалению, кроме Усти, никого нет. Так что переложить женские заботы даже на время Устинье Тайбарей не на кого. А тут ещё такая беда случилась: умер сын. Видать, сглазили чужие люди, решили в семье Тайбареев. Зря поторопились в Амдерме свидетельство о рождении выписать.
Раньше, пока единоличники жили по своим старым законам, новорожденных детей старались от постороннего глаза прятать, даже имя чужому не говорили, а вдруг недобрый человек «оприкосит», и тогда ребёнок не только заболеть, но и умереть может.
Я не раз убеждалась в том, насколько трепетно и бережно оленеводы-единоличники относятся к своим детям, ведь каждый из них – это будущее рода. Сохранить грудного ребёнка в тундре во время зимних холодов, многодневных перекочёвок – это просто чудо. Поэтому и отношение к детишкам у ненцев в тундре особенное.
В 1995 году, когда мы проезжали по оленеводческим стойбищам, поначалу казалось странным, почему женщины смущённо начинают прятать детей от объективов фотоаппаратов или видеокамер. Пока одна из них не объяснила. Нельзя, чтобы изображением или образом ребёнка владели посторонние люди. Это «хэвы», грех, порождающий болезни. Конечно, с того времени немало воды утекло, жизнь единоличников за эти годы изменилась. Судьбы тех, с кем я впервые познакомилась в девяностые, сложились по-разному. Женя, по словам оленеводов, постепенно завоёвывает авторитет, правда, пока не за тундровые оленеводческие навыки, а за умение управляться и ремонтировать технику. Она всегда была его коньком, ещё со времён интернатской жизни. Радиоприёмники, телефоны, зарядные устройства, двигатели, магнитофоны, которые в последние годы появились у единоличников «Ямб то», он ремонтирует без особого труда. Правда, несколько раз звонил мне по телефону и просил узнать, где можно достать батарейки или аккумуляторы с мудрёными цифровыми обозначениями. Я просьбу выполняла, и наше общение прерывалось на несколько месяцев. Когда Женя позвонил мне на днях, то я поняла по голосу, что он совершенно доволен жизнью.
