Когда мне приходится говорить о культуре ненецкого народа, его традициях и обрядах, изучать древнюю историю самодийских родов, я всегда вспоминаю ненцев-единоличников Карской тундры, тех, кого по велению законов РФ закрепили за территорией, обозначенной на картах округа как озеро Ямб то.

Почему, спросите вы? Да потому, что на территории НАО этот небольшой клочок земли, еще недавно, до вмешательства извне, оставался единственным заповедником истинной национальной культуры ненцев.

Мало кому известно, что большинство ненецких родов от Канина до Полярного Урала имели свои родовые земли и территории, на которых сегодня пасутся тысячные стада колхозных оленей, стоят буровые вышки, разрастаются окружные поселки, были когда-то собственностью самодийских родов.

Землей рода Вэли многие столетия подряд являлись отдаленные пастбища в районе Хальмер Яхи, реки, протекающей по приграничной с Коми территории, недалеко от ныне мертвого поселка Хальмер Ю. Большеземельский род Вэли дал начало многим фамилиям, подаренным представителям ненцев после насильственного крещения. От Вэли появились Валеи, а затем Валеевы и Валейские. А в основе всех этих фамилий лежит ненецкое слово ВА’’ЛЁЙ – «странный», «удивительный», «не такой как все».

Много воды утекло с тех пор, о былых временах, о трудолюбивых и свободных ненцах рода Вэли сохранились эпические песни да рассказы стариков, которых в нынешней общине Ямб то почти не осталось.

Уже 15 лет нет с нами одного из старейшин этого древнего рода Семёна Николаевича, который и поведал мне тайну выживания рода единоличников Вэли. Сегодня я хочу познакомить читателей «НВ» с этой, почти былинной, историей.

Итак, мы сидим в чуме у горящего очага, дождь бьет по покрышке чума, августовский холодный ветер завывает в макодане.

Я спросила у Семёна Николае-вича, почему, когда он начинает рассказывать о старом или петь эпические песни, то всегда разжигает огонь. Старейшина рода Вэли ответил, что по древним ненецким заповедям, наши далекие предки говорят с нами языками огня. Пламя трещит, когда человек начинает говорить неправду. Значит, если рассказчик увлечется и что-то забудет или напутает, языки огня живо вернут его на землю.

Что поведало пламя костра

– Род наш Вэли – очень древний, сколько старики не вспоминали, мы всегда с этой Карской землей были связаны. И прадед мой вдоль побережья до Хальмер Яхи кочевал, и дед, и отец Тарас Микул здесь жил, здесь и умер.

У отца было два брата, по-русски их звали Ефим и Ванька, еще младшая сестра была, но она ребенком умерла, поэтому о ней мало говорили. Я в детстве ни разу ее имени не слышал, потому что мертвого называть по имени у нас не положено, он услышит и придет к живым, а кому от этого хорошо будет? Отец мой, Тарас Микул, рано с братьями осиротели – мать с отцом (то есть мои бабушка с дедушкой) умерли от оспы. Тогда такой страшный мор был по всей Карской тундре, люди целыми стойбищами умирали. Осенью это было, про год не спрашивай, все равно чисел не знаю. Только говорят, что заболели ненцы после того, как на берегу русских подобрали. А может, и не русские были, нам все равно кто, белые, значит, русские. Рассказывали, вроде корабль какой-то затонул, беда случилась, троих полуживых на берегу нашли, и те больными оказались. Сами умерли и людей заразили.

Кто знал, что оспа такая страшная болезнь. Старики тогда рассказывали, что в чумах от ненцев одна короста оставалась, тела прямо заживо гнили. Не многие тогда выжили. Мой отец Тарас Микул совсем молодой был, тоже заболел, но выжил. Сам поправился, только ослеп на левый глаз, да правый тоже плохо стал видеть, а так ничего – крепкий был. Шутил всегда: мол, из ружья стрелять мне и одного глаза хватит.

Родители моего отца Тарас Микула от оспы умерли, я об этом уже сказывал. В те годы ненцы целыми стойбищами умирали, в некоторых становищах только дети полуживые оставались. Многие из выживших позднее своим отцом-спасителем считали старого ненца Нарка Хрис (русские называли его Гришка), он тогда единственным по тундре ездил и каждый чум проверял в поисках живых. Никто не знает, почему он не заразился, видимо Нум его оберегал ради такого большого дела.

Рассказывал, что к стойбищу подъезжает, а там мертвая тишина. В чум заходить страшно. Полог чуть-чуть приподнимаешь, а там люди гниют. Хоронить-то ведь некому было. Он тогда просто ронял чум, чтобы трупы человеческие хоть чем-то прикрыть, и уезжал.

А бывали случаи, что среди мертвых взрослых находил он полуживых малышей, одному Нуму ведомо, как они выживали в этой обстановке среди груды трупов. В стойбище Вануканов сразу трех девочек подобрал, маленькие совсем еще были. В те времена ненцы детей очень берегли, хоть свой, хоть чужой – все ребенок, Нумом подаренный. Поэтому детишек сразу по стойбищам разбирали. Одна из этих девочек потом первой женой Тараса Микула (отца моего) стала, но умерла очень рано, лет 15 ей было только. Говорят, при родах и умерла.

Нарка Хрис в те годы еще 10 мальчиков по всем стойбищам подобрал, почти всех у себя оставил, поэтому все они стали братьями Вэли, хотя по крови Харючи, и Окотэтто, и Вэра, и Ламдо были.

Дед Хрис рассказывал еще нам, что двое из его стойбища тоже заболевать начали, короста у них появилась. Они, недолго думая, девочку свою Нарка Хрису привезли и уехали, ничего не объясняя, в тундру. Оказывается, в Карском море утопились, их потом только через полгода на берег выбросило.

Еще рассказывают, что в те годы очень много в тундре диких оленей стало. Хозяева умерли от оспы, а стада разрослись: олени большие, сильные – их ведь никто не беспокоит, не забивает. Сами себе хозяева. Только, видимо, старые вожаки еще не забыли тех времен, когда они рядом с человеком жили, поэтому были случаи, когда многотысячное стадо, спасаясь от опасности, как смерч налетало на стойбище. В районе Морею, вспоминают, десятитысячное стадо полудиких оленей, убегая от оводов и гнуса, сплошной стеной двинулось на дым костра. Олени в это время ничего не видят и не слышат.

Нарка Хрис рассказывал, что все затоптали: и чум, и людей, и собак, к шестам привязанных. Такая вот страшная сила. В районе Хальмер Ю мой отец едва спасся, там олени к реке неслись на огромной скорости. Говорит, вначале большого белого хора увидел, а потом за ним – «целая армия». Успел-таки Тарас Микул спрятаться.

Вот ведь сколько бед страшный мор в тундре наделал. Много в то время народу нашего умирать начало: после оспы русские еще и холеру к нам привезли.

Но и эта беда оказалась не последней. Вроде на ноги встали, Нарка Хрис уже совсем стареньким стал, побаливать начал. Тарас Микул и два его брата: Ель и Вань женились и начали жить своими чумами. Оленей поделили, но как-то очень быстро свое стадо растеряли: отец говорил, что у Ваня и Еля большинство оленей с «дикарями» ушли. А у Тарас Микула олени в сохранности остались.

Беда одна не приходит

Это как раз перед «Ленинской войной» было. У ненцев оленей начали отбирать. Вань не захотел последнее отдавать, ушел в Мандалу. Больше его никто не видел, говорят ушел за Урал, и там его красноармейцы убили. Отцу позднее рассказывали, что его русские схватили, а выдал его наш ненец из рода Ного, его тоже Вань звали. Очень плохой был человек.

В эти годы здесь как раз начали колхозы строить. Отец мой второй раз женился, жену звали Клавдия из рода Явсале. Это моя мать. Когда ее замуж выдали, ей только лет 16 было, она тоже очень рано умерла: 25 лет исполнилось, троих сыновей Тарас Микулу подарила и умерла. Может, можно было бы спасти, если бы шамана нашли или доктора, на худой конец, но шаманов всех убили, а за доктором в деревню надо было ехать. Только кто туда поедет, если там красноармейцы с винтовками поджидают. Так и умерла наша мать, толком не пожив.

Отец долго не женился потом. Когда мне лет 12 исполнилось, он все-таки привез третью жену – Матрёну из рода Харючи. Она ему больше как хозяйка нужна была, потому что сам он в те годы болеть начал очень. А Матрёна трудолюбивая была, сын у нее был, Гришка. Они на фактории нищенствовали, голодали, так отец их просто подобрал.

Гришка, помню, очень смешной был, на фактории родился, до трех лет там рос, поэтому оленей не видал. Когда его в тундру привезли, он оленят почему-то все время с собаками путал, лаял на них и косточками угощал. Очень мы над ним смеялись.

Вскоре пошел слух, что у ненцев оленей отнимают, что красноармейские отряды по тундре ходят, нашего брата арестовывают. Помню, в стойбище к нам Харьянг Едэйка приехал (будущий отец моей жены), сказал, что уже у стойбища Ефрем Федя солдат видели, поэтому пора спасаться. Мы сразу чумы убрали и в сторону Урала подались. Через Себертю переправились, на Обской губе прятались, до-шли до Аксарки. Тогда нас солдаты не поймали. Но из Амдермы, говорят, послали сообщение, чтобы нас около Аксарки поджидали. Ну и, конечно, поймали нас там почти сразу. Нас – в одну сторону, оленей – в другую. Заставили нас на лесоповале бревна возить.

Аксарка, заполярный ГУЛАГ

Строили там какой-то завод, дорогу прокладывали, вот нас там и продержали около года. Помню, там мы встретили старшего сына Тарас Ваня – Эля, так он нам про судьбу отца и поведал. У Эля тогда своя семья была, дети маленькие жили в чуме рядом со стройкой. Холодно и голодно. Тогда нас Тарас Микул научил, если очень холодный ветер, нужно в снег зарываться, там теплее. Мы так и делали, в снег зароемся, а потом снова на работу. Там люди разные были. Хорошо помню двух братьев Пырерка. Они там уже лет пять на поселении были, а сами тоже с наших земель откуда-то, так предложили нам помощь в побеге. Мы и согласились, их с собой взяли, ночью сбежали. Оленей, сколько могли, с собой увели. Всю ночь в темноте шли, метель сильная была, видимо, это и спасло нас от погони. Дошли до Уральских гор, там наткнулись на очень бедный чум, в котором жил молодой ненец, кажется, Миша его звали. У него тогда только первенец родился. В чуме совсем есть было нечего, ветер гуляет под пологом, но он нас все равно приютил. Нагрел воды, заварил травяной чай. Ничего для нас не пожалел. Никому нас не выдал. Помню, маленький Гришка очень болел, так Мишкина жена его своей грудью кормила. Вот какой большой души были люди. Мы потом на прощанье ему оленя ездового отдали, как он радовался этому подарку! Позднее мы узнали, что Миша этот числился за колхозом имени Сталина. Мы его больше не видели никогда, но еще несколько раз оленей ему в подарок посылали. Очень благодарны были за человеческое отношение.

Обосновались мы недалеко от реки Хальмер, там тоже недалеко карских оленеводов в колхозы загоняли, но бегать уже мы не захотели. Отец Тарас Микул умер, Матрёна у нас за хозяйку осталась, и мы со своими оленями так недалеко от Карского побережья и остались жить. Это в середине 30-х годов было. Нас никто больше трогать не стал, сами не знаем, почему в покое оставили. Со стороны Амдермы приезжал отряд русских, там какой-то ученый был, Ливанов его все звали, так я его даже по тундре возил, он разметки какие-то делал: говорили, что в земле что-то ищут, а я для них за муку камни разные искал. В общем, после всех наших мучений, кажется, Нум нас решил защитить. Так и живут теперь Вэли на своей земле.

Одно только беспокоит, что нынешняя молодежь, особенно те, кто в колхозах живет, ничего о своем прошлом не знает. Равнодушны они к мытарствам своих дедов и отцов. Сидят только по своим домам да в карты играют. Я вот в гостях был в Каратайке и рассказал детям Нисея Вылки о мученической смерти их деда. Так ведь не поверили, что в годы Большой войны у их отца – единоличника, красноармейцы всех оленей забрали. Он в поселке в землянке осенью остался, по помойкам себе еду искал, а потом с голоду умер, в то время, когда два аргиша его оленей начальники в Амдерму на мясо отправили. Никто теперь этому не верит».

Эпилог

На старых кадрах видеопленки слышно, как августовский холодный дождь бьется о покрышку чума. Мы сидим с Семёном Николаевичем на шкурах перед горящим очагом. Пламя костра горит ровно, не чадит и не стреляет искрами. Каждое слово моего собеседника ложится памятными штрихами на магнитофонную ленту. У Семёна Николаевича очень грустные глаза, он натужно кашляет. Оживляется только тогда, когда начинает вспоминать свою молодость. Напоследок говорит, что его отец Тарас Микул много раз повторял в старости, как важно жить и умереть на своей земле – земле Вэли.

Ненецкий гурей

Что-то сегодня плечи мои тяжелы,

И сжимается грудь, сердце болит!

Кажется мне, всочившийся в тундру прах моей бабушки

Из-под тяжелых ударов

Голосом ягеля стонет от боли.

Беспомощные руки и пальцы раскинувший ягель седой

Голосом в вечность ушедшего деда

Взывает о помощи с болью.

Юрий Айваседа,

«Плач старого Усты о потерянной родине»

Фото автора