Вы здесь

Из рода широколицых

Анна Поликарповна хранит память рода

Сколько времени род Латышевых кочует по Канинской тундре, сложно сказать. Видимо, с тех далеких времен, когда фамилия еще не «обрусела», превратившись из ненецкого прозвища «Лата Ся» («Широколицый») в современный вариант – «Латышев». Потомок этого рода, Анна Поликарповна Жданова, по крупицам собирает все, что сохранила родовая память.

Начало рода

Имя ее прадеда, тундровика Макара Латышева – одно из первых, записанных в духовной росписи 1-го Мезенского благочиния Архангельской епархии 1910 года. Всего в то время в Канинском приходе было 765 кочующих самоедов: 367 мужчин и 378 женщин, а семья Латышевых состояла из следующих: «Макар Ефимович Латышев, 50 лет; жена Евдокия (Агафья) Изосимовна, 32 года; дети: Фёдор 21 год, Григорий 14 лет, Анна 10 лет, Василий 8 лет, Семён 6 лет, Андрей 5 лет, Иван 1,5 года.».

Как видим, в 1910 году у Макара Ефимовича было семь детей. По словам Анны Поликарповны, правнучки основателя рода, впоследствии родилось еще пятеро. Интересный факт из жизни Макара Ефремовича рассказал в своем очерке «Из рода Латышевых» журналист и писатель Виктор Толкачев:

«9 апреля 1918 в Мезени начался общеуездный съезд представителей всех волостей, а также Канинской и Тиманской тундр. Из каждой волости от союзов служащих, учителей и врачей, а также заводов, по два-три человека прибыло. Из Несской волости – Егор Таратин, Степан Ивановский, Иван Маслов... От инородцев Канинской тундры самоедский старшина Макар Латышев на оленьей упряжке прибыл да писарь Тиманского самоедского старшины Дмитрий Евсюгин – с наказами. Трое суток шел съезд – вопрос о власти решали… И все это время топтались упряжки самоедов на мезенских улицах, собирая зевак и усеивая черным «горохом» места своих стоянок… Бурному уездному собранию с его важными вопросами не до инородцев было. Забытые делегатами и организаторами, они сами напомнили о себе. Председатель собрания зачитал:

– Поступило заявление от члена Совета, делегата от инородцев Канинской тундры Макара Ефремовича Латышева, об освобождении его от заседаний съезда, мотивируя распутицей и неимением корма для оленей, на которых он приехал на съезд. Находя ходатайство заслуживающим уважения, предлагаю члена Совета Латышева освободить, выдав ему на руки о сем постановление. Никто не возражал…».

Самого Макара Ефремовича моей собеседнице видеть не пришлось, а вот прабабушка Агафья с ней еще даже понянчилась. Правда, самой Анне Поликарповне это не запомнилось: слишком уж была мала. А вот песни, которыми убаюкивал внуков дедушка, Иван Макарович, остались в памяти навсегда:

– Вечером спать укладывают нас, а дедушка Иван Макарович знал очень много песен-хынабцев и нам их перед сном рассказывал. А они длинные такие! Вот он их рассказывает, потом спросит: «Все спите, не все спите?» Если кто-то откликается – он дальше рассказывает. И так – пока все не заснут.

В любви и почтении к традициям предков Иван Макарович воспитал своих сыновей. На-учил их трудиться на совесть и бережно растить свое стадо. Из ребят выросли знатные оленеводы. Про Поликарпа писали в окружной газете: «Бригадир оленбригады, великий книгочей на Канине, богатырской стати тундровик». Девушку бригадир выбрал себе под стать: образованную, умную. Анастасия тоже была родом из тундры, но росла в соседнем колхозе. Потом училась в Салехарде, рассказывает Анна Жданова:

– Мама окончила медицинское училище, после которого ее и сестру распределили на работу. Сестра, тетя Люба, попала к себе на родину, в омский колхоз, кочевала там, а мама оказалась в Неси. Кочевала вместе с оленеводами в составе Красного чума. Так начинали они с сестрой работать и замуж вышли за оленеводов. Папа был бравый, после армии, жених видный!

Старший сын Ивана Макаровича, Михаил, после женитьбы стал жить отдельно, своим чумом, а бабушка и дедушка – вместе с семьей Поликарпа, вспоминает его дочь:

– Помню, что мы жили в одном чуме, на одной половине бабушка с дедушкой, на второй половине жили мы. Мне было уже 12 лет когда папа построил палатку и мы отселились. Палатки тогда представляли собой деревянный каркас, обтянутый брезентом. Он намного быстрее собирается и разбирается, чем чум. Я только теперь понимаю, что это совершенно не то, что чум, палатка во многом проигрывает, хотя сейчас все живут в палатках. Может быть, с какой-то точки зрения это и удобнее и комфортнее, но, на мой взгляд, чум все-таки лучше!

Тундровое детство

Детство в воспоминаниях человека – всегда самое счастливое время. А тем более, если оно проходило на бескрайних тундровых просторах, в окружении родных, братьев, сестер, друзей. Детского народу в стойбище тех лет всегда хватало, вспоминает Анна Поликарповна:

– Сейчас детей в семьях тундровиков помалу, а тогда нас было много. В бригаде ведь кочевало по несколько семей, помню, что было минимум семь чумов, палаток, и в каждой – семья. Представьте, сколько было детей! Все лето мы проводили на улице, были очень дружные. Сейчас дети не умеют так себя занять, а мы всегда были заняты игрой. Не помню, учили ли нас этому, может, старшие играли, а мы следом за ними. Одна из любимых игр была – в оленеводов: «упряжки» запряжем и бежим, то есть – на веревочку друг друга завяжем, а кто-то сзади едет, «хореем» подгоняет, как будто едем к кому-то в гости.

У девчонок из тундры куклы были, в основном, тряпичные. Покупных взять негде, а может, и стоили они недешево. Но тряпичные «дочки», изготовленные любящими руками мамы или бабушки, были ничуть не хуже «городских». Девочки постарше делали себе игрушку сами, старательно вырисовывая химическим карандашом «личико», чтобы все было по-настоящему. Играли и традиционными куклами уко, из гусиных носиков. Они были легкие, их хорошо было катать на самодельных саночках. В них «запрягали оленей» из гусиных косточек, которых в чуме, благодаря папиному таланту охотника, всегда было вдоволь. Нужно было только эту косточку особым образом вставить в гусиный клювик. Таких оленей у ребят были целые аргиши, и вот они «ямдали», потом останавливались на «стоянке», в играх осваивая первые азы оленеводческой жизни.

В играх детей активное участие принимали и четвероногие друзья оленеводов: умные веселые лайки. Я видела их в тундре, и меня очень впечатлила «воспитанность» тундровых «барбосов». Мудрые, спокойные, приветливые, они не из тех, кто будет гавкать попусту, а уж о том, чтобы стащить с невысокого столика лакомый кусочек, и речи быть не может. Характер лаек с давних пор не меняется, но у современных оленеводов их теперь намного меньше, чем держали их отцы и деды, говорит Анна Поликарповна:

– В хозяйстве оленевода никак без собаки, и у нас их было много, всегда не меньше пяти. Как ездовых мы никогда их не использовали. Ведь собака – друг, помощник оленевода-пастуха, она собирает стадо где-то там, чтобы самому не ехать. Умную лайку если отправил, она сама соберет и завернет стадо как надо. А сейчас у братьев по одной-две собаки, что, наверное, не очень хорошо. Ведь по весне-осени ездят в стадо часто, собака, естественно, бежит сама за оленеводом и, наверное, очень устает. Кроме псов, были и другие питомцы. У мамы всегда были «кормяшки», то есть телята, оставшиеся без матери и выкормленные с рук. Папа привозил их из стада, и она выкармливала, выхаживала, а потом эти, уже взрослые олени, гуськом за ней ходили. Все время были у нее эти «кормяшки».

Разлука с домом

Анна росла старшей в семье и первой перенесла щемящее чувство внезапного горького одиночества, когда ребенка привезли в незнакомый дом, к незнакомым людям и оставили. До сих пор при воспоминании о том дне, когда папа привез дочку в школу-интернат, женщина не может сдержать слез:

– До сих пор помню это щемящее чувство, что меня папа оставляет на чужом берегу, а сам уезжает. Со всех бригад детей привезли на упряжках и повезли, мы еще не знали куда. Был конец августа, еще не очень холодно, достаточно комфортно. Ночевали в палаточке, а с утра добрались до берега. Тогда по реке ходили «доры», деревянные карбасы с моторами. Они отвезли нас в Шойну. Потом в Шойне оленеводы закупили продукты, и вот – они уезжают, а мы идем провожать их на берег. Я не сразу поняла, что папа уезжает, а я остаюсь, долго плакала тогда.

Еще тяжелее было от того, что не давали говорить на своем языке. Тогда была такая политика, что все должны были говорить по-русски. Так и отучали народ от своего языка, сокрушается Анна Поликарповна:

– Я еще говорю на своем языке, братья говорят, а самый младший, хоть и понимает, но уже не говорит. Я с ним говорю по-ненецки, он мне отвечает по-русски. Когда мы учились в начальной школе, учителем была Наталья Фёдоровна Варницына, она вела нас до четвертого класса. Вот она говорила с нами на нашем языке и была самой родной, относилась к нам лучше всех, такая добрая!

Как-то я заболела, лежала в интернате с завязанным горлом и никак не могла поправиться. Она пришла ко мне вечером, после работы, принесла термос с горячим чаем и мед. И стала меня отпаивать. Сейчас учителя так учеников не навещают.

К школе тундровые ребятишки так до конца и не привыкали, все время хотелось назад, в тундру. Тоска по родным тундровым просторам сохраняется в сердце человека, выросшего в тундре, на всю жизнь. Это чувство моя собеседница унаследовала от своих родителей. Те так же, при первой же возможности, старались вернуться. Даже когда переехали в дом:

– Родители переехали в деревню, дом у них был построен в Неси, – улыбается, говоря о самых родных людях, Анна Жданова. – Но жить на месте они так и не привыкли. Они все время просились в тундру. Помню, в первое лето их оседлой жизни мы, дети, приехали в дом, чтобы поклеить, покрасить, сделать ремонт. И был вертолет в конце июня. Они оставили нас в доме, а сами договорились с вертолетчиками и улетели в тундру до осени. Оленеводу в деревне не место.

Братья Анны Поликарповны, подобно прадеду Макару Ефремовичу, кочуют вместе со своими семьями по древним воргам Канинской тундры. Облик современного оленевода во многом изменился под влиянием времени, но сердце, преданное тундре, не может изменить ни одно время. И сколько бы ни прошло лет, все так же будут кочевать по тундре славные потомки древнего рода Лата Ся.