Прошёл ровно год со скорбной даты 13 ноября 2024 года, когда не стало поэта Андрея Чуклина, нашего незаменимого коллеги, соратника, друга.

За свою недолгую жизнь он успел побыть и литератором, и режиссёром, и журналистом – и всё это делал на совесть, не глядя на чины и требования эпохи. 

«Влюбленный в жизнь и обречённый жить», «один из летописцев жизни Ненецкого автономного округа», «единственный поэт российского Заполярья, чьи стихи вошли в антологию русской поэзии ХХ века»… О нём писали немного – попробуй скажи «в строку» о мастере слова. 

Все мы, кому выпала удача общаться и работать с Андреем Владимировичем, не могли не замечать, насколько он был разным – Андрей-человек, коллега, спокойный, улыбчивый, неизменно корректный в любой ситуации и его лирический герой – голый истерзанный нерв, пророк в своём Отечестве, весь на изломе желаний и реальной жизни. 

Строки самого Андрея «Опоэтившийся гражданин. Огражданившийся поэт» красноречиво говорят о том, что он видел и чувствовал сам эту пропасть между его внешним и внутренним. 

Каким он был на самом деле? Что таил в своей душе? Сегодня уже никто не сможет ответить на этот вопрос. 

Пройдёт ещё немного (в масштабах вечности) времени, и черты Андрея-человека растворятся в беспощадно правдивой боли его стихов. Одно точно: его честные и бесконечно талантливые строки переживут всех нас, шагнув в будущее, ведь и там будут те, кому – как воздух – будет необходимо «чёрное молоко» его душевной ночи. 

Как пасмурно. Ветрено. Скользко.

Ноябрь – предзимний вокзал.

И кто теперь скажет нам, сколько

Тех строк, что ты не дописал?

Наверное, в сумерках проще

Уйти на пороге зимы…

…Вся жизнь умещается в росчерк –

В тире до побега из тьмы.

Андрей Чуклин

Чёрное молоко

Понагнал пустоты вид погасшего дня.

Ночи чёрное пью молоко.

Все подружки мои пережили меня,

А друзья, как всегда, далеко.

Каждый вечер сажусь я за кухонный стол,

Сам себе чёрный кофе варю.

И подолгу, как смертник, в невидимый дол,

На огонь бледно-синий смотрю.

Газ течёт равнодушно. Горит и парит...

Потолка рыжевеют углы.

Почему же, когда ничего не болит,

Ум страдает и просит иглы?

Этот бледный цветок –

иммартель иль жасмин?

Не ответят ни друг, ни жена.

Засыпаю и вижу: над грудой руин

Золотая висит тишина.

До Индии билет

Не маюсь в кабаке, не возрождаюсь в храме.

Душа пуста, но совесть без прыщей.

Я день забетонировал делами,

Чтоб не сочилась скука из щелей.

Но все дела, как ни трудись, бесплодны:

Покоя нет и денег тоже нет.

Знать, не судьба в агентстве пароходном

Мне покупать до Индии билет.

А хорошо бы было, было б славно

Вокруг земли, да в молодых летах,

Пройтись по синим океанам плавно,

Растрачивая жизнь в чужих портах...

В чужих одеждах

В чужих одеждах ходишь ты,

С чужими пьёшь, и день не светит.

Люминесцентные кресты

Вдоль улиц выставили сети.

Беспотолочья ищешь ты,

Но всюду видишь бестолковость:

Боязнь и малой высоты,

Корысть и дикую слоновость. 

Зачем-то возвращаясь в дом,

Давно и прочно позабытый,

Уснуть ложишься под столом,

Как пёс с рождения забитый.

И почему-то видишь сон, 

В котором всё сулит удачу.

И ты летишь крылатым псом

Над тем, кто над тобою плачет.

* * * 

Утро. Четыре часа.

Ни голоса, ни колеса.

Лишь метель по кустам волочит

Истощённую песнь ночи,

Да будильник долдонит в спину

Будто он – часовая мина.

Я один. 

Я всегда один.

Опоэтившийся гражданин. 

Огражданившийся поэт.

Вот такой вот нормальный бред.

Вот такая вот канитель…

Лучше было б уснуть в метель.

Лучше было б уснуть и спать. 

Но не хочется умирать.

Во тьме

Мрак напирает непролазной мутью.

На улицах не встретишь даже псов.

По лужам, перекатываясь ртутью,

Ночь растеклась на миллион часов.

Мне кажется, я не дождусь рассвета,

Не добежать мне до него, не доползти.

Палит во тьму бессонница дуплетом

И страх безбрежный съёжился в горсти.

Дышу как есть – в себя, а выдох в ворот,

И через раз – у смерти слух остёр.

А рядом спит самодовольный город,

Не сознающий собственный позор.

Он позабыл, что у него под спудом

Повсюду залежи талантливой руды.

Я продолжаю свято верить в чудо

Отнюдь не мёртвой, а живой воды.

Но как найти её и не разбиться

О грязный череп полусгнивших дней,

Чтоб хоть однажды чистоты напиться

Из глубины, от страсти, от корней.

Густеют ночь и страх, и нет молитвы

Дух поддержать над пропастью тоски.

Поверхность луж сверкает сталью бритвы

И тишина гарротой на виски.

И сохнет век чаинками в стакане.

Наверно, этим начинается запой.

Душа – как два червонца на кармане.

Как форточка – в полметра глубиной!