Более семидесяти лет отстучало с начала Великой Отечественной войны. Через два года мы отметим уже и 70-летие Великой Победы. Но до сих пор скорбим по тем, кто погиб в военное лихолетье. До сих пор находим безымянные могилы в лесах и на обрывах рек. И не знаем многих захоронений, которым хотелось бы поклониться...

Профессор Мария Яковлевна Бармич ждала меня в кабинете ненецкого языка Института народов Севера герценовского университета в Санкт-Петербурге. По заданию газеты я попросила рассказать ее о родственнице, бывшей студентке этого же института. Только вернуться нам предстояло на десятки лет назад.
Известного ученого, человека, о котором все, кто ее знает, говорят с трепетом и уважением, я представляла совсем не так.
В жизни Мария Яковлевна оказалась немного другой – маленькой и скромной пожилой женщиной с проседью в волосах. Профессор не выглядела на свой возраст – держалась прямо, взгляд с искринкой, а голос, несмотря на мягкость, звучный, заслушаешься.
 Первые несколько минут мы с Марией Яковлевной стеснялись друг друга. Она немного суетилась, доставала из шкафчиков пирожки и конфеты к чаю, расхаживала по кабинету и вспоминала свое детство в Шойне.
– Мне сказали, что в блокаду в Ленинграде оказалась и погибла ваша сестра. Расскажите, пожалуйста, о ней. Как она тут оказалась? Где похоронена?
– На самом деле, это была не сестра, это – моя тетя, – начинает Мария Яковлевна. – Так давно все было, что я даже и не вспомню год ее рождения. Их много было, сестер. А брат записан в Книге Памяти Ненецкого округа 1924 года рождения, но утверждать точно ничего нельзя, с документами у тундровиков тогда были большие проблемы.
В 30-е годы в Ленинграде открылся Институт народов Севера, и моя тетя, Анастасия Павловна Сулентьева, по распределению попала туда.
 Я была маленькой, плохо ее знала. Помню, приезжала она к нам в чум, мне тогда лет пять было. Анастасия Павловна была очень красивая, статная, всегда носила военную форму, которая ей очень шла: черная шинель, кос-тюм, беретик. И непременно – значок «Ворошиловский стрелок». Наши студенты подчинялись тогда военному флоту.
 Тетя всегда хотела увезти меня к себе, в Ленинград, чтобы я училась, жила новой жизнью. Помню, она все время возилась со мной, играла, сейчас думаю, наверное, чтобы я к ней привыкла. Один раз, прямо перед отходом парохода, схватила меня. Все подумали, что она меня решила украсть. Но мама поймала, не позволила, боялась за меня.
А потом началась война, и мы потеряли с ней связь. Как нам кажется, Анастасия Павловна умерла в Ленинграде, примерно в 1942 году, в блокаду. Преподаватели института ушли на фронт во время войны, мужчины погибли все. Студенты, кто мог, уехали. Женщин эвакуировали. С фронта к нам вернулась потом однокурсница тети, Полина Ванюта. Она рассказала, что Настя не поехала в эвакуацию вместе со всеми, непонятно почему. Может быть, из-за семьи. Она же там замуж вышла, за художника-нанайца Василия Уза. Насколько я знаю, у них и ребенок был. Может быть, она хотела выехать попозже, может, побоялась за ребенка. А потом уже выехать не смогла.
Я помню, было много ее фотографий, но они пропали куда-то и документы пропали. Ничего не осталось. Родственники искали, но не нашли. Во время блокады сильно пострадали институтские библиотеки, в архивах мало чего осталось… И где она похоронена, мы не знаем. Может быть, на Пискаревском кладбище, в сорок втором туда умерших блокадников увозили. А, может, и еще где.
Мария Яковлевна умолкает. Я тоже молчу, в горле стоит ком, а в голове звучат слова – загуб-ленная жизнь. Как же мы, сегодняшние молодые, мало знаем о тех временах, как мало ценим, что для нас было сделано.
… Мария Яковлевна обводит рукой стены кабинета с фотографиями.
– Это вот наши мужчины, учителя. Александр Кастрен. Антон Пырерка, ненец, ученый. Благодаря ему и Прокофьеву у народов Севера появились буквари, стало возможным учиться писать и читать. Я повесила эти фотографии, чтобы студенты видели, кому они стольким обязаны, – вздыхая, завершает нашу беседу профессор.