Ольга Крупенье

Командир

Рассказ

Командир – это кличка петуха из моего детства.

Петух был большим и разноцветным. Днем он любил посиживать на ветхом покосившемся заборчике курятника и свысока поглядывать на белый свет. Посидит-посидит, потом соскочит во двор и бродит по дорожкам, заглядывает в сад, все ли там в порядке?

Нрава петух был сурового, но во дворе никого не трогал, понимал, что не он тут главный. Зато уж в курятнике чувствовал себя полноправным хозяином и посторонних не пускал. Исключение делал лишь для мамы, да и то всем своим видом показывал, что это – милость, которую надо ценить.

Я несколько раз пыталась вторгнуться на петушиную территорию, но всякий раз Командир, громко кудахча, налетал на меня, и я с пронзительным визгом удирала за ограду.

Как-то раз в курятник за какой-то надобностью зашел мой дядя. Этого петух уж никак не мог потерпеть. Он сделал вокруг дядиных ног круг, опустив одно крыло до самой земли и вызывая тем самым бедного дядю на смертный бой. Но дядя вызова не принял, и тогда петух с громким клекотом налетел на него. Я своими глазами видела, как мой дядя с позором улепетывал из курятника, не хуже меня самой.

Рассматривая изодранное в клочья трико и глубокую кровоточащую царапину на ноге, дядя изумленно сказал:

– Ну и зверюга!

Но я уловила в его голосе нотки уважения.

В тот год выдалась на редкость суровая для Ташкента зима. Снега выпало мало, впрочем, его никогда не бывало тут для детворы вдосталь, а морозы неожиданно ударили крепкие.

Днем я выходила ненадолго во двор и, засунув руки поглубже в карманы пальто, ходила по мерзлой земле. Подходила к собачьей будке и звала Шарика. Он нехотя вылезал, потягивался, гремя цепью, и юркал обратно в конуру, куда моя мама бросила ему для тепла старое одеяло.

А я шагала к курятнику. Куры тоже не гуляли, отсиживались в кладовке.

– Цып-цып! – звала я.

Одна-две курицы не выдерживали искушения и выбегали на зов. Но тут же слышалось сердитое покряхтыванье петуха, и они забегали назад.

Мне становилось скучно, и я шла домой, постучав мимоходом пальцем по звонкому от мороза полотенцу на веревке.

Как-то вечером, когда я уже легла спать, в коридоре послышался мамин голос. Разговор моя мама с кем-то вела очень странный.

– Куда тебя? – спрашивала она. – В ящик от посылки? Или улетишь?

Сон мигом соскочил с меня. Я спрыгнула с кровати, на ощупь сунула ноги в тапочки, накинула на плечи мамин шерстяной платок и затопала в коридор.

Мама сидела на корточках, а рядом на полу, нахохлившись, лежал на боку петух и не делал ни малейших попыток к бегству.

Я опустилась рядом с мамой:

– Что с ним?

– Замерз, – ответила мама. – А ты разве не спишь?

– Не-а… Можно его потрогать?

– Потрогай.

Я осторожно провела пальцем по жестким, холодным перьям, побелевшему, съежившемуся гребешку, и петух не обратил на меня ни малейшего внимания.

– Надо его накормить, – решила мама. – Ишь, зоб совсем пустой.

Она принесла немного репчатого лука и теплого молока в розетке. В молоко капнула йода. Кто-то сказал ей, что йод – лучшее куриное лекарство, и теперь мама лечила им кур ото всех болезней. Иногда помогало, иногда – нет.

Мама взяла петуха на руки и, раскрыв ему клюв двумя пальцами, положила на узкий розовый язык кусочек лука. Петух судорожно дернул шеей и глотнул.

– Ест! – обрадовалась я.

Мама победно улыбнулась, как бы говоря: «Чтоб у меня, да не поел!»

Покормив, мы посадили петуха в ящик, потушили свет и пошли спать.

Проснулась я под утро от каких-то непонятных звуков. Я села на кровати и стала слушать темноту. И вдруг раздалось звонкое:

– Ку-ка-ре-ку!

– Мама! – завопила я. – Петух!

Мама тоже уже проснулась и зажгла свет. Я соскочила на пол и спросонья заметалась по комнате. Смеясь, мама поймала меня за подол ночной рубашки и подхватила на руки.

– Ку-ка-ре-ку! – опять пропел петух, и голос его был сердитым и требовательным.

Когда в коридоре включили свет, оказалось, что он уже выбрался из ящика и разгуливает по полу, постукивая по крашеным доскам коготками.

– Ну? Оклемался? – спросила мама.

В ответ он громко захлопал крыльями и опять кукарекнул. Вид у петуха был вполне здоровым и снова воинственным, и я покрепче прижалась к маме и подобрала ноги…

А потом я заболела. Мама говорила, что я тогда чуть не умерла. Но этого я не понимала. Помню только, что долгими днями лежала возле окна на диване и, не отрываясь, смотрела в окно на снег, который все-таки пошел. Я провожала взглядом каждую снежинку и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой – такая слабость была во всем теле.

Вечерами мама читала мне вслух. Почему-то она решила, что самым подходящим для меня будет в это время знакомство с диккенсовским «Дэвидом Копперфилдом». Иногда, устав слушать, но не желая обидеть маму, я притворялась спящей, и тогда она, тихо прикрыв книгу, на цыпочках уходила в другую комнату.

А еще она поила меня крепким петушиным бульоном, который я тоже терпеть не могла. Поэтому, стоило маме отвернуться, как я мигом опрокидывала чашку в горшок стоящей на окне бегонии, которая после моего выздоровления вдруг невероятно закустилась и покрылась какими-то неправдоподобно жирными, лоснящимися листьями.

Вышла первый раз на воздух я уже весной. Пошатываясь от слабости, прошлась по нашему двору, который вовсю зеленел изумрудной травой и листвой на деревьях.

Все было, как всегда. Только петуха больше не было. И я могла, сколько угодно, заходить в курятник – никто не набрасывался на меня со свирепым клекотом, растопырив крылья. Без Командира во дворе стало безопасно и скучно.

А мама моя всю свою жизнь, до самого конца, была уверена, что в тот недобрый год меня спас наш петух.

Ташкент

---

Людмила Моржеедова

С юбилеем, мой город!

Я, как женщина, чувствую тонко,

Как струна напевает мотив.

Становлюсь от радостей звонкой,

Лишь поступок бывает спесив.

Вдруг печали почувствуя ночью,

Мне луна улыбнется с небес,

И прикажет мне ставить в том точку,

И не мерить судьбу всю на вес.

Когда чувствую жалости близких,

Исправляя ошибки порой,

Ни минуты не падая низко

Соглашусь лишь поспорить с собой.

Приближается осень с прохладой,

Ароматы в букет соберу.

Все природой расписано складно,

Только крепко держать надо руль.

С юбилеем, мой город красивый!

Так родной, дорогой, как Сибирь.

Благодарна в ответ, дал мне силы,

Здесь открылись просторы и ширь.

Тихо плачет та ива у речки,

Птицы с Севера мчатся на юг.

Ускоряется пульс у сердечка,

Не скучай без меня, город-друг!

Стук колес

Стук колес улетает в просторы.

Расставаться на миг даже жаль.

За лесами, морями есть горы,

Остается со мною печаль...

Вдруг, влюбляясь, свободу теряло

Беспокойное сердце мое.

От разлуки шальной уставало -

Так хотелось умчаться вдвоем!

Заберу запах тела с собою

И три розы, что мне подарил.

Женских слез по щекам я не скрою:

– Не судьба! – нежно ты говорил.

Нас Москва разрывает на части,

Миллионы людей, все спешат...

Есть посылы мои – тебе счастья,

Тогда легче вдали там дышать.

Шумит листва

Мой ум, как я, совсем не гений.

Романтик я, зачем страдать.

В тиши, покое иль забвеньи

Струну душевную искать.

Людское счастье где-то рядом,

Его не буду искушать.

Мои мечты – одна отрада,

Исполнив их, не растерять.

Для близких я, как мать, святая,

В крови у них течет мой ген .

Открыта всем, не надо рая,

Судьба моя совсем не тлен.

Пусть это и несовременно,

Но не приемлю ложь и лесть!

Шумит листва в моей вселенной,

А значит: я живу, я есть!

С верой к жизни

Нельзя молить судьбу у Бога,

Живя на свете без сует!

И только с верой, к жизни строгой,

Я преклоняюсь много лет.

Природа-мать свое пророчит,

Я злые слухи обхожу.

При изоляции полночной

С ума под утро чуть схожу.

Желая счастья своим детям,

Чтоб светоносным был их мир,

Вновь, безмятежна и конкретна.

Я не сдаюсь, мне хватит сил!

Люблю я песни, вальс чудесный,

Романсов нежные слова.

Поспорю с чувствами на честность,

Не выпуская свой штурвал.

О жизни без войн

За что, почему? Убиваются жизни.

Славянская вера сходит с ума.

Братья-соседи веками дружили,

Встречая победный, девятого, май.

Как хитрые лисы, трусливые зайцы,

Стемнеет чуть-чуть, начинают стрелять.

Из танков и ружей доносятся залпы,

Кровь льется детей – матерям

не понять...

Как звери, фашисты, иль нелюди,

стаей

Сметают с земли Украины народ,

В церквях и соборах там лики устали,

Их слезы застыли, твердея как лед.

Как женщина, плачу и Бога прошу я:

Миром прочистить нацистам мозги.

Крещеная с детства, жалея убогих,

О жизни без войн, спою в храме гимн!