Нине Андреевне Лашовой 96 лет. Её светлости ума и стойкости духа позавидуют даже молодые.
Наша героиня встретила блокаду Ленинграда 12-летней девочкой и пережила пандемию коронавируса. Достигла учёной степени кандидата экономических наук и была бы знакома с Чеховым через одно рукопожатие.
Нина Андреевна десять лет жила в Ненецком (тогда национальном) округе и до сих пор с особой теплотой вспоминает наш северный край, его людей. История этой удивительной женщины – на страницах «Няръяна вындер».
Знакомство
Наблюдали, что в квартирах одиноких пожилых людей часто пахнет сыростью, медикаментами и вековой пылью? Человек постепенно увядает, а вместе с ним и жильё становится тусклым, приходит в запустение.
На четвёртый этаж дома на Васильевском острове поднимаюсь, представляя именно такую атмосферу. Дверь открывает улыбающаяся сгорбленная старушка: Нина Андреевна Лашова в свои 96 старается сама делать все дела, которые ей по силам. Глаза не потеряли задорного блеска, а бесчисленные морщинки словно светятся теплом и радостью.
– Ааа, вот это Оля? Валина дочка? Как хорошо, что ты пришла! – хозяйка дома прижимает меня, едва знакомую ей девушку, к сердцу.
Сегодня, помимо меня, здесь и другие гости. Навестить нашу героиню заехала подруга Вера: 46 лет назад они познакомились в Горячем Ключе и до сих пор поддерживают связь.
Небольшая кухня залита светом, из окна поступает свежий воздух. На подоконнике зеленеют цветы, на деревянном столе разложены алые салфетки. Стены украшают фотографии в рамках. На многих из них – дорогой сердцу Ненецкий округ. В эмалированном ковшичке закипает вода, сейчас заварим ароматный чай. Признаюсь, не таким мне виделся быт почти столетней собеседницы.
Познакомиться с Ниной Андреевной мне наказал отец. Мол, будешь в Санкт-Петербурге – зайди. Его в свою очередь с семьёй Лашовых свела жена Анна, которая стала для Нины Андреевны второй дочкой.
– Я слышу уже плохо. Так вот Валя протянул проволоку, подключил лампочку, и теперь, когда звонят в дверной звонок, я вижу: загорается огонёк! Ах, какой он человек! – голос рассказчицы хрипловатый, говорит она медленно, протяжно.
Счастливое время до блокады
Нина Андреевна выносит из комнаты толстый фотоальбом. На чёрно-белых карточках запечатлены самые яркие события жизни. Шершавые руки аккуратно перелистывают страницы:
– Вся жизнь прошла... И вот она – в одном альбоме. Детство сначала хорошее было. Отец меня ввёл в жизнь красиво. Помню, как мама стихи читала, пела. Дома было чисто и хорошо.
Наша собеседница показывает крошечный снимок. Это мама – Антонина Георгиевна Четвергова. Она окончила приходскую школу, а уже при советской власти получила образование девять классов. Работала на заводе. Много читала и с малых лет приучала к книгам дочь.
– Мама читала мне вслух, заставляла меня читать. Сама сочиняла стихи. Её даже публиковали в журналах «Работница», «Крестьянка», включили в состав отделения самодеятельности при Доме писателей. А когда 1 декабря убили Кирова, она написала строки на его смерть, отдала в многотиражку. И её опубликовали на первой странице: стихотворение и мамину фотографию. У меня ведь были эти страницы, но всё потеряла, – тоскливо вздыхает рассказчица.
Папа, Андрей Климентьевич, был из семьи староверов. Мужчина мягкого и тихого характера. Дочь вспоминает: был похож на артиста, в молодости даже выступал на сцене. Благодаря творчеству и встретил будущую супругу.
Окончил училище Штиглица, был архитектором-конструктором. Хорошо рисовал и эту любовь к искусству старался передать подрастающей Ниночке:
– Он сам рисовал и меня учил. Мы в Павловск ездили рисовать. Ходили в библиотеку, папа брал альбомы – домой-то их не давали – и рассказывал про художников. Водил меня в Эрмитаж, в Русский музей.
А ещё отец мог сыграть на любом музыкальном инструменте, что попадал в руки: от скрипки до балалайки! Пять лет, до начала войны, в музыкальной школе училась и Нина Андреевна:
– Я привыкла к серьёзной, глубокой классический музыке. Каждый день в моём-то возрасте включаю «Культуру», когда идут классическая музыка и симфонии. Раньше из филармонии не вылезала!
Из еды – 125 граммов хлеба и шроты
А потом началась жуткая война. Отец ушёл на фронт. Нина и мама остались в промозглом Ленинграде. Мама работала на заводе «Светлана», который выпускал боеприпасы. Дочь ходила на работу вместе с ней. Порой ночевать оставались здесь же: у горячих труб завода хоть можно было согреться. Дом был выстужен.
– Кто как мог выкарабкивался. Мама сажала меня в цеху завода в угол. Давали мне палочки, и я какую-то проволочку крутила. И мне шроты давали. Это такой искусственный белок. А уже так голоден, что и есть не хочется. Хочется – когда поешь. В блокаду нам 125 граммов хлеба давали, а кроме него ничего другого не было, – о тех страшных событиях Нина Андреевна говорит неохотно.
В 1942 году завод «Светлана» эвакуировали в Сибирь. Так Нина и мама оказались в городе Минусинске. Людей поселили в барак: спали на полу, подушки и матрасы были набиты сеном.
Одиноко и голодно
Летом мама заболела брюшным тифом. Её положили в больницу, а Нина осталась одна.
Вспоминает, как у неё, девчонки, украли туфли. На дворе лето, жара сорок градусов. По городу бродила босиком. На свалке нашла какую-то шину, из неё вырезала подошву и проволокой сделала перемычки – это были сандалии. Но в первую очередь на помойку гнал голод:
– На рынке у помойки всякую дрянь ела. Голодные были, совершенно голодные! В школу ещё не ходили, потом записали, так мы ходили вечером, потому что два пирожка давали чёрных, со свёклой. А целый день голодные. По рынку ходишь, никто ничего не даст. На помойке объедки хватали. На землю выливали сладкое молоко, и мы эту землю сосали.
А потом сообщили страшное – не стало мамы. Так грязной, исхудавшей школьнице сказали в больнице. Нина села на ступеньки и даже не могла плакать. Вдруг к несчастному ребёнку подошёл военный. Статный, красивый, с золотыми погонами. Оказалось – главный врач Матусев. Он расспросил Нину, что случилось, сказал ждать и ушёл разобраться.
В тот день Антонина Георгиевна потеряла сознание. В то время больных, чей шанс на выздоровление был слишком мал, «списывали» в морг. В первую очередь лечили солдат, военных.
Главный врач вернул маму в госпиталь, достал для неё пенициллин. Нину отвёз домой, где её намыли, накормили, дали чистую одежду. Уговаривали остаться, но девочка всё же ушла к маме.
В новой школе
– В Сибирь кого в основном гоняли? Интеллигенцию. У нас в школе учителями были профессора. Директором и нашим математиком – доктор математических наук. Музыку преподавала женщина, которая консерваторию окончила, на баяне играла. Был в школе свой оркестр, – рассказчица вспоминает далёкие годы.
Голос у юной Нины был звонкий, ей пророчили быть артисткой. С малых лет приученная к искусству девочка солировала в школьном хоре. С точными науками было сложнее.
– В Ленинграде год вообще не училась, это было в седьмом классе. Какая школа в блокаду? Пришла, а ничего не знаю. Директор пригласил меня к себе в кабинет, стали беседовать. Про то, что в городе блокада, скрывали, по всей стране не сообщали. А я ему рассказала, как мы жили, как страшно было. Как умирали все. Как бомбили. Какой голод был. И школа не работала. Он меня слушал разинув рот, – продолжает собеседница.
Выслушав ученицу, директор позвал её на дополнительные занятия. Девочка оказалась способной. Уже в старших классах ей советовали поступать на математический факультет, но та всё качала головой:
– Я эту математику терпеть не могла! Занималась очень хорошо, но склонность была к литературе: книжками ещё в детстве накачали. Особенно когда задачи не получались, нервов у меня не хватало. Но училась, характер такой был. Уже девчонкой могла всё бросить, на завод пойти или в столовую устроиться. Но я билась, билась!
Кем быть?
Не хочешь на математический – будешь врачом, нарекла мама. Оценки в табеле были отличные, старательная девушка легко проходила в медицинский вуз. Вот как она описывает то время:
– Пришла в институт, а там, значит, народ: кто с костылями, кто с палками. Это был 1947 год. Два года после войны. В университеты пошли фронтовики, которые до войны учились: пришли доучиваться. И я явилась – девочка.
Поступающих повели на экскурсию. Нина Андреевна вспоминает, как поразило её отделение гинекологии: зародыши, грудные дети. Через какое-то время велели спуститься в морг. Там проводили трепанацию черепа. Наша героиня запомнила только металлический стол и два изношенных ботинка, свисающих с края. Затошнило, мигом выскочила из сумрачного помещения.
– Села на скамейку. Вышла женщина, которая нас водила везде и всюду. Обняла меня, говорит: «Деточка, тебе работать врачом нельзя. Ты по своему характеру мягкая. Тебе будет так тяжело, ты измучаешься. Иди, забери заявление». Спрашивала, что больше всего любишь? А я говорю: «Книги читать». Она в ответ: «Вот и иди туда, где книги читают», – рассказывает Нина Андреевна. – И, наверное, она была права. Я всегда всех жалею, надо всем хорошо делать.
От литературы к экономике
Упрямиться девушка не стала. В тот же день забрала документы. Маме объявила: «Сказали, по характеру не подхожу».
Поступила на филологический факультет и заочно на искусствоведение – так посоветовал отец.
– Первые три курса я прослушала на филфаке. Русскую литературу XIX века нам читала такая Березина – она ещё до революции училась, с Чеховым чай пила. Всё вспоминала его, – улыбается Нина Андреевна.
А потом в её жизни случилась политэкономия – наука, которой наша героиня посвятила... В общем, обо всём по порядку.
Лекциями по этой дисциплине впечатлил Михаил Давыдович Плинер. К тому времени Нине уже наскучили бесконечные карточки с суффиксами и префиксами, которые студенты филфака штудировали днями и ночами.
На одном из занятий Плинер дал задание: прочитать первый том «Капитала». Ответственная студентка стала изучать и... ничего не поняла.
– А у нас учился участник войны, на пары ходил с костылями. Тот всё понял. Плинер семинар стал вести, я прямо сказала: «Ничё не поняла!». А он мне говорит: «Чтобы это понимать, надо очень много знать. Маркс был философом, знал историю, мировое искусство. Чтобы этой наукой заниматься, надо учиться». Я пришла домой, посмотрела: всё, что профессор говорил, – правда. Пошла на экономический факультет, узнавать, можно ли к ним поступить. Меня отправили на отделение, где готовили специалистов для Крайнего Севера. Там было место, – говорит собеседница.
Перейдя на экономический, она потеряла целый учебный год. Заниматься приходилось много, но не пожалела:
– Усвоила, что надо читать только умные книги, которые ты не понимаешь. «Капитал» со словарём, с энциклопедией читала. И поняла, что это такое.
Понравился честностью
Учился на экономическом факультете и уроженец Ненецкого округа Борис Васильевич Лашов. В будущем он станет доктором экономических наук, большим учёным, а пока молоденький географ-экономист мог смело кружить головы студенткам. Но в его сердце поселилась одна темноглазая кудрявая красавица – Нина.
– Борис-то, он сам с Нарьян-Мара. Там все с Севера были. Когда я выходила за него замуж, говорили: «Во», – собеседница, словно девчонка, вращает указательным пальцем у седых висков. – Мол, здесь аспирантуру оставляет и куда едет! Ты вообще чокнулась, с ума сошла. То, что я поехала в то время за ним, – это подвиг был. А маме Борис понравился сразу – честностью.
В 1952 году выпускники Ленинградского государственного университета (сейчас СПбГУ) отправились в Заполярье. Малая родина Бориса встретила супругов приветливо. Нину не пугали колючие морозы, стеснённые условия. Время, прожитое в НАО, она позже называла золотым:
– У нас Нарьян-Маре была комната метров 14. Там жила семья Бориса. А потом отправили нас в Оксино. Нас, молодых специалистов, поселили в избу. Она была напополам, на две семьи. Вот это наше окошечко, –
узловатые пальцы скользят по малюсенькой фотографии, на которой запечатлён низкий деревянный домик.
С милым рай и в шалаше
Собеседница описывает то жилище, словно ещё недавно они с мужем обитали там. Общая площадь была меньше нынешней кухни.
В доме стояла большая печь, за ней перегородка, где хранилась посуда. В уголке расположилась самодельная кухонька: по сути, дощечка, на которой хозяюшка готовила еду. Спали на полуторной металлической солдатской кровати. Когда появился ребёнок, детскую кроватку пришлось подпиливать, – иначе было не разместить.
– Дверь открывалась, там сени были. Капусту покупали ящиками, квасили. В книге вычитала рецепт и грамм в грамм, с лавровым листом и перцем, повторила. Вкуснее капусты не ела! Делала в деревянной бочке. Капуста закисла, а потом в сенях замёрзла. Ой, какая вкусная была! А ещё в углу стояло ружьё. Борис на охоту ходил. Утку убьёт, я просыпаюсь, а он – раз! – мне утку на кровать бросит, – смеётся Нина Андреевна.
Только ты так можешь жить
В Оксино Нина Андреевна работала учителем. Преподавала географию и английский язык:
– Школа тогда семилетка была. Английский изучали с шестого класса: я всё твердила, что надо бы с пятого. Вот объясняю детям: чай – так-то, снег – так-то. А один мальчишка и спрашивает: «Если я так скажу, меня все поймут?». Я отвечаю: «Поймут. Ненец говорит на ненецком, а этот – на английском». А паренёк говорит мне: «По-русски – так, по-ненецки – эдак, а по-английски – вот так». И так он заинтересовался, стал заниматься, домой ко мне приходил. Говорят, он и по другим предметам таким был. На второй парте сидел и всё смотрел в глаза. Что, интересно, с этим мальчиком стало...
Скучно ли было после Ленинграда в селе? Ничуть! Рассказчица быстро обзавелась знакомствами: приятельствовала с тремя девушками-медиками, а лучшей подругой стала доярочка Катя из колхоза. К ней Нина ходила по утрам с бидончиком за молоком.
– Учителей заставляли работать библиотекарями. Каждому давали определённый день и час. Это могли быть суббота, воскресенье и день на неделе. Я тоже была библиотекарем. И вот доярка как-то пришла и говорит: «Неинтересная на этот раз книжка, дай интересную!». Я ей Толстого дала, она прочла – так понравилось! Такие книжки и стала выдавать, начали разговаривать. Приду, она доит и рассказывает, что читала. Так и подружились. Катюша – прелесть, двое детей у неё было. Когда я приехала в отпуск в Ленинград, встретилась со здешней подругой. Стала ей рассказывать, как в Оксино живу. А она мне: «Это только ты так можешь», – делится историей давней дружбы рассказчица.
Не только в школе преподавала Нина Андреевна. Была депутатом, секретарём исполкома. Политическую активность начала, как только приехала в округ: в подшивках «Няръяна вындер» за пятидесятые годы можно найти несколько заметок, где Лашова из Оксино сообщает о подготовке к выборам. Сама же собеседница с улыбкой вспоминает, как она, рафинированная ленинградская девочка, выбивала для жителей села сенокосилку.
Друзья навек
Одними из тех, с кем Лашовы завязали крепкую дружбу, стали Батмановы. В далёком 1929 году ещё молодая Рена Ивановна Батманова – позже заслуженный врач РСФСР, чьё имя сегодня носит Ненецкая окружная больница, помогла появиться на свет Борису. В 1953 она же принимала роды уже у его супруги.
– Каким Рена Ивановна была человеком! Помню, иду по улице, а она мне навстречу: «Зайди ко мне». Я пришла, она посмотрела анализ крови и вздыхает: «Ээээ, дорогуля...». И организовала в больнице кабинет: стоит такой ящик, куда кладут человека, и прямо от него кровь переливают тебе. Она мне 300 граммов крови всадила, три раза я к ней ходила. Другим человеком стала! – вспоминает легендарного врача Нина Андреевна.
Лашовы были частыми, желанными гостями в доме Батмановых. Борис крепко дружил с Владимиром Яковлевичем – мужем доктора Рены.
Тёплую связь с друзьями бабушки и дедушки сохраняет и Анна Павловская (в девичестве Батманова). Двое детей – Боря и Нина – названы в честь этих светлых, мудрых людей.
– Аннушка мне как дочка! Она к нам, когда училась, приезжала, по несколько месяцев с нами жила. А Ниночка, моя девочка! Звонит, со мной разговаривает и так говорит: «Бабушка Нина мне по крови не родная, но всё равно родная». Всё правильно, это родные люди. Говорят, так Господь собирает людей, – размышляет героиня нашего материала.
Уезжала – плакала
В Ненецком округе Борис Васильевич и Нина Андреевна прожили десять счастливых лет. А потом умница-жена начала увядать:
– Мне климат не подошёл. В блокаду болела желтухой. Это сказалось на печени и кровообращении. На Севере не хватало кислорода, у меня всё время было высокое давление. Поехала в Сочи, в санаторий, там меня проверили и сказали: «Ещё года четыре на Севере поживёшь – умрёшь». Сделала медицинские бумаги, попросила освободить от должности. Я ленинградская, но мне так из Нарьян-Мара уезжать не хотелось! Я плакала.
Она отмечает: на Севере ей особенно нравились люди: честные, открытые, порядочные. С трепетом перелистывает страницы старенького фотоальбома, рассматривая лица друзей, вспоминая, как легко дышалось в Заполярье:
– Ходили в тундру гулять. Как она цветёт! Жёлтая, сиреневая. А это 19 октября, в день рождения дочери Ольги ходили за город. Борис, когда уезжал в Нарьян-Мар, возвращался совсем другим человеком. И мне про Ленинград говорил: «Я бы в этом каменном мешке ни дня не жил, если бы не ты».
Моя собеседница проводит ладонью по снимку: юг, счастливые улыбающиеся люди.
– Это наши друзья, мы у них в гостях в Киеве. Вот этот – геолог Николай Константинович Липатов, он первым искал нефть в Ненецком округе. Бурили, бурили. Только-только экспедиции начинались, – словно переносится в то время рассказчица.
Как преподавать экономику художникам?
Более 50 лет Нина Андреевна Лашова преподавала политэкономию. Из них 30 лет читала лекции в Академии художеств. Уже позже узнала, что студенты за глаза называли её: «Мамочка вы наша»:
– В академии я стала читать политэкономию с учётом живописи. Прочитала у Виппера, что развитие промышленности и возникновение рабочего класса началось не в Англии, а ещё раньше – в Италии. Почему вдруг в эпохе Возрождения начинаются сдвиги? Сначала все рисовали церкви, потому что деньги были у священников, они и платили. А когда стала развиваться промышленность, деньги появились у других людей. Художники рисовали уже по их требованию. Виппер разбирает влияние денег даже на содержание картины. Я этого всего начиталась и разработала свой курс: «Экономика и культура».
Её идеи даже использовали за границей: на одной из научных конференций подошли иностранные коллеги, заинтересовались, записали тезисы и обещали ссылаться на преподавателя из Северной столицы.
Учите языки!
Никуда в научной деятельности без знания языков. Когда Нина Андреевна писала диссертацию, изучала материалы зарубежных авторов. В этом ей очень помогла учёба на филфаке: на английском говорила свободно. Тему, которую взяла в разработку наша героиня, тогда обсуждал весь мир:
– В то время стали внедрять автоматику во всё производство. А люди-то неграмотные, работать не могли. Я писала, какое во время технического прогресса должно быть у человека образование. Ой, сколько я это писала! В Америке, к примеру, были громадные фирмы по подготовке рабочих. Во Франции учили 13 лет. А у нас рабочий – 7 классов образования. И надо было сравнить, как происходит во всём мире, и доказать, каким должно быть образование у нас, если внедряют новую автоматику. Я в это время преподавала в университете, в цехах бывала, со студентами вместе материал собирали.
Пригождалось знание языка и для заработка. Когда семья перебралась из Ненецкого округа обратно в Ленинград, денег катастрофически не хватало. Знакомая предложила Нине подработку – вести автобусные экскурсии для иностранных гостей культурной столицы:
– Не разрешали говорить от себя. Выучила: направо – такие-то дома, налево – это. Здесь Пушкин жил, здесь Достоевский гулял. Ну, спросят что-то – ответишь. А платили хорошо.
Дома без английского тоже было никуда. С внуком Павликом бабушка занималась усердно: перед сном – час обучения. Начали зимой, а к лету смышлёный мальчик стал понимать и уже лепетал на английском.
– Потом Павлик говорил, что английский помог ему освоить немецкий язык, когда семья переехала в Германию. Сейчас он там живёт, врач, завотделением. Когда 22 мая докторскую защитил, позвонил и сказал: «Я посвящаю эту работу тебе», – гордится Нина Андреевна.
Единственное счастье в жизни
О семье Нина Андреевна говорит с нотками горести. Борис Васильевич, так горячо любивший свою избранницу, ушёл на 92-м году жизни. Ещё бодрого, энергичного мужчину не пощадил коронавирус.
– Заболели оба, нас положили в больницу. Он всего пять дней прожил, а я осталась там. Обычно держат неделю, но я провела месяц. Когда выписывали, заведующий сказал: «Вы выжили». Привезли меня домой, я лежу на кровати, а перед глазами лишь полоса чёрная от мебели. Мужа нет. Конец ноября, холодина. И я так позавидовала Борису, что он умер, – без всякого страха говорит собеседница.
Всю жизнь супруги шли рука об руку. Вместе пережили смерть единственной дочери: талантливую, состоявшуюся Ольгу в 52 года сбила машина.
– Дочь училась в физико-математической школе – математика ей была дана. Окончила музыкальную школу при консерватории, затем музыкальное училище. И рисовала хорошо. На фортепиано играла, стихи писала. Закончила архитектурный факультет строительного института, – к горлу подступает ком, сердце матери трепещет.
Нина Андреевна вспоминает время, в которое растила дочь. Жилья в Ленинграде не было. Восстанавливать разбомбленный фашистами город приезжала молодёжь со всей страны, в первую очередь квадратные метры получали рабочие.
– Это ещё была у нас комната! Пятнадцать с половиной метров. Жили нас трое и бабушка. Раскладушку под стол загоняли. Зарплату платили мне 700 рублей, ему 1000 и бабушке 300. Боты порвались – вторые не купить. Мыла не купить, спичек! Все жили плохо после войны. Я так жалею, что у меня один ребёнок. Я бы хотела троих. Единственное счастье в жизни. Всё исчезнет, а ребёнок останется, – рассуждает Нина Андреевна.
Внуков у неё двое. С Павлом мы уже познакомились. На очереди Ирина – выдающаяся скрипачка. Бабушка на всю жизнь запомнила один из её концертов:
– Собор громадный, оркестр, народу много. Мы с дочкой опоздали. Пришли. Темно. А наверху Вифлеемская звезда, и свет лучей падает на мою внучку, которая играет на скрипке. Я сижу и всё думаю: «Неужели это Ирка?». Она и в Италии, и во Франции выступала. В малом зале филармонии Санкт-Петербурга играла. А потом в 40 лет у неё случился инсульт. Была бы постарше – умерла. Хоть жива осталась. Но на скрипке уже играть не могла...
Советы молодым
Какая Нина Андреевна сейчас? Всё с тем же пытливым умом, искренней улыбкой. Кажется, годы украли лишь смольный цвет курчавых волос, но наградили небывалой мудростью. Её главный наказ молодым – хранить семью:
– Только не спорь с мужем. Запомни мои слова. Начинает спорить – молчи. Потому что спор этот глупый. Ерунда! Из-за какой-нибудь ложки. Если он не прав – потом скажешь. Побольше хвали: «Какие у тебя глаза красивые, ой, какой ты хороший, ты лучше всех». Мужики очень любят, чтобы их хвалили. И он будет счастлив, что он прав. А ты мудрая, умная жена.
От жизни Нина Андреевна Лашова советует стараться взять то, что получше. Мне почему-то представляются ящики с яркими, оранжевыми апельсинами. Только успевай хватать те, что сверху, не помяты. Стремись, старайся:
– Да, время... Когда понимаешь, что уже 96 лет – это много очень, – думаешь: «Вот это бы не сделал, вот то». Всё надо беречь. Всё время, что есть, – не терять. Читать. Сидишь с люлькой: её качаешь, а книжку читаешь. Ленинград, Нарьян-Мар – неважно. Книга – это мир. Вот я сейчас – до меня дозвониться не могли – три часа Тургенева читала. Блаженство! Надо много знать, много читать. Серьёзного, глубокого. Такие книги, которые не берут в библиотеке. Тогда интересно жить. Другая жизнь, другое отношение ко всему. Береги жизнь. Не теряй попусту.
