Рассказ

Перед каждым Новым годом взрослые дети и подросшие внучки приглашают меня к себе наперебой. Так получилось, что разбрелись мы с ними по разным городам и весям. Обижать никого не хочется, и я обычно планирую праздники так, чтобы у всех успеть побывать. У одних провожу тридцатое и тридцать первое, у других – новогоднюю ночь, потом перемещаюсь к третьим. Мои новогодние каникулы – это всегда самолеты, поезда, электрички, встречи, расставания, чемоданы.

Тот конец года, о котором идет речь, выдался на работе особо тяжким. Дел навалилось – выше крыши. Переизбыток общения зашкаливал. Любя всех своих, понимала – должна отдохнуть. Неделя сплошных переездов и перелетов? Невозможно. Сдохну. Нужны тишина и покой. Защитная реакция не очень молодого организма. И я укатила в Пушкинский заповедник, в Михайловское.

Чтобы родные и близкие не очень на меня обижались, соврала про какой-то мифический рождественский пресс-тур, который не могу проигнорировать. Поскольку мои привыкли, что я могу в любой момент сорваться с места и унестись в неизвестном направлении, никто особо не удивился.

Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь. Начала я тот год, получается, с вранья. Правда, теперь, оглядываясь назад, не могу сказать, чтобы врала я в нем много больше обычного.

Мои давние знакомые Василевичи – директор музея-заповедника и его супруга Наденька, когда я напросилась к ним на неделю в гостевой домик Михайловского, расстроились и растерялись. Они собрались на Новый год в Швецию. И оставлять меня одну им было неловко. Но – да простят меня мои добрые друзья, я их отъезду обрадовалась.

Меня поселили в «баньке», это – мечта человека, уставшего от суетного мира.

Банькой почему-то зовется тут бревенчатая избушка, немного в стороне от гостевого дома. Крохотная обитель, теплая и уютная, где есть все необходимое для автономной жизни. Окно избушки выходит на огромный старый ельник. Летом он таинственно и неумолчно шумит. А зимой стоит застывшей стеной.

Михайловское в зимнее время идеально для того, кто желает побыть один. Оно и в другие-то месяцы немноголюдно, исключая разве что летний туристический сезон, когда экскурсии следуют одна за другой. Но за годы общения с Михайловским я научилась находить тут укромные уголки и летом.

А уж зимой сюда приезжают и вовсе редкие фанаты, в основном, немолодые писатели – отдохнуть и поработать. Все немного знакомы и, встречаясь на прогулках, церемонно раскланиваются, не нарушая, однако, уединения друг друга.

Одиночество и уединение – разные вещи, как метко подметил кто-то из классиков. Сюда едут именно за уединением, которое так способствует творчеству.

Тут шутят: жить господину Пушкину в Михайловском и не писать гениальных стихов было невозможно.

Из Михайловского через усадьбу и лес можно дошагать до деревни Бугрово. Пройти мимо мельницы, возле которой дрались на дуэли Ленский и Онегин. И где утопилась в омуте от неразделенной любви дочь мельника, обратившаяся потом в зловредную мстительную русалку. Читайте Пушкина. Слушайте оперы Чайковского и Даргомыжского. Там все есть.

Если миновать Бугрово, выйдешь к придорожному отелю «Арина Р», выстроенному на манер постоялого двора. Чуете в названии имя няни?

Его выстроил в двухтысячных небедный поклонник Александра Сергеича, оказывается, бывают и такие. Приносит ли доход отель, оторванный от привычной для средней руки туриста цивилизации, не знаю. Может, и приносит. Во всяком случае, чтобы там поселиться, заказывать номер приходится чуть ли не за полгода.

И в этих-то местах, спокойных и нереально безопасных, я испытала жуткий неописуемый страх. Самый большой в жизни.

Вообще-то, я не из пугливых. Но и сказать, чтобы никогда ничего не боялась, тоже нельзя. Я – мать, и, как все, боюсь за жизнь и здоровье детей и внуков. Я – журналист, видела войну. Бывала в ситуациях, когда не просто могла погибнуть, но и до сих пор не понимаю, почему осталась жива. В конце концов, я – человек, мне свойственны страхи. Но всегда это что-то определенное, связанное с чем-то конкретным. А тут...

Распорядок дня в Михайловском был у меня незамысловатым. Я просыпалась около семи-восьми, пила кофе, садилась на пару часов за ноутбук. Потом, когда окончательно рассветало, шла гулять.

Бродила по погруженной в зимний сон усадьбе, вдыхала чистейший воздух, без малейшей примеси выхлопных газов. Разве что из деревни иногда тянуло дымком.

Тишина, благодать. Самые громкие звуки издавали шапки снега, тяжело падающие с деревьев, да собственные шаги. Скрип снега был тут первозданным. Будто шинкуешь острым ножом хрусткую капусту.

Кое-где на обочинах расчищенных дорожек я находила сдвоенные следы зайцев. Однажды видела лису. Она перебежала мне дорогу, остановилась, несколько мгновений меня изучала, потом махнула презрительно пышным хвостом и исчезла. Еще как-то раз я услышала в лесу дробный перестук дятла.

Замерзнув и набравшись кислорода, я возвращалась в «баньку». Перекусывала чем-то из холодильника, что привезла с собой. И снова садилась за работу. Или читала.

Ближе к сумеркам ходила в «Арину Р» – пообедать. Медленно шла через усадьбу и Бугрово, наслаждаясь каждым мигом. О чем-то думала, что-то подмечала. Ловила временами себя на том, что иду и – неизвестно чему – улыбаюсь.

Несколько раз звонили Василевичи, которые волновались за меня. Я их успокаивала: не замерзла, не заблудилась, не умерла с голода, прекрасно отдыхается и замечательно пишется.

В один из дней я засиделась за компьютером и вышла из дома много позже обыкновенного. Пока дошла до трактира, пока пообедала, совсем стемнело.

Я возвращалась по ночному лесу. Ни малейшего ветерка, ни шороха, ни звука.

Высоко над головой в черном небе зависла – как приколоченная – огромная круглая луна. Ее неживой голубоватый свет заливал дорогу, заснеженные высоченные ели, которые самого Пушкина, может, уже и не видели, но видели немало другого интересного.

Еще были звезды. Много ярких звезд. Что за миры там, наверху, над нами?.. Я вдруг пожалела, что никогда не увлекалась астрономией.

Лес показался мне неожиданно очень глубоким и объемным. Это уже была не темная масса деревьев, а какой-то голографический рисунок, где выпукло вырисовывались каждый ствол, куст, сугроб.

3D-технология есть и в природе, усмехнулась я про себя.

Где-то хрустнула под тяжестью снега ветка. На деревне залаяла собака.

Мороз заметно крепчал – последние ночи было за тридцать. Я начала подмерзать и прибавила шагу.

Это накатило как-то сразу. Меня в момент с головы до ног залило холодным потом. Есть такое банальное, переходящее в пошлость, выражение – ужас сковал члены. Но именно так оно и было.

Я застыла на месте и затаила дыхание. Поняла, что не могу двинуться. Вдруг узнала, что сердце может биться неимоверно громко. Мне хотелось остановить его стук.

Сколько я так стояла? Несколько секунд? Минуту? Полчаса?..

Ноги одеревенели. Руки в варежках до боли были сжаты в кулаки.

Я попыталась успокоиться и начать думать. Заставила себя глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Осторожно осмотрелась. Разумеется, никого.

Самое страшное на свете – это, конечно, люди. Но их тут в этот час и в это время года нет и в помине. Разве что такие же ненормальные как я, кто ищет покоя и вдохновения. И то в этот поздний час они уже сидят по своим комнатам и творят. И уж совсем не опасны.

Дикие звери? Какие еще звери могут быть в Михайловском? Три зайца, дятел и лиса?..

В нечистую силу я не верю.

Так почему ж я не могу пошевелиться? Почему онемели губы, до скрипа зубовного свело скулы и мелкой предательской дрожью охватило все тело? Того и гляди, ноги перестанут меня держать...

И вдруг я подхватилась и понеслась.

Я и не знала, что могу еще в свои пятьдесят с лишним лет так бегать. Мирового рекорда я, конечно, не поставила, но вот России – вполне возможно.

Я неслась, захлебываясь от страха и мороза, выбивавшего слезы из глаз.

Каждый миг я ждала, что нечто – ужасное и необъяснимое – схватит меня сзади и сомкнет мерзкие лапы на моей шее.

Если бы я смогла, то заорала бы не своим голосом. Но и голосовые связки мне тоже кто-то будто бы зажал.

А вокруг по-прежнему были только ночь, тишина и лес. И луна со звездами – единственные свидетели моего безумного бега.

Не знаю, как быстро я преодолела путь, который занимал у меня обычно минут сорок. Мне показалось, что очень быстро.

Я на одном дыхании влетела в «баньку» и налетела на Василевичей, которые только что вернулись и меня поджидали.

– Ты что?!

Я дышала как паровоз и не могла произнести ни слова. Перед глазами поплыли веселые радужные пузырьки.

– Да что с тобой, наконец?!

Я рухнула на диван, понимая, что сейчас лишусь чувств.

Надюша кинулась снимать с меня куртку.

Василевич растерянно топтался рядом, не зная, вызывать ли уже ему скорую помощь, или просто поить меня валерьянкой.

Рассказывать о случившемся было неловко. Да и толком рассказать-то было нечего. Взрослая, абсолютно трезвая тетка испугалась в тихой усадьбе невесть чего, да так, что чуть разума не лишилась.

Но Василевичи восприняли мой рассказ серьезно. Правда, каждый по-своему.

Сам Василевич считал, что это мог быть и волк, который бесшумно двигался по лесу следом за мной. А я почувствовала на себе его пристальный колющий взгляд.

Наденька, истово верящая в Бога и немного суеверная, не говорила ничего. Просто, сев рядом, обнимала меня и гладила по плечу.

Оба взяли с меня слово, что по ночной темной усадьбе я в одиночестве больше ходить не буду.

Да, собственно, больше и не пришлось. На следующий день я уехала. Но те новогодние каникулы в Михайловском запомнила навсегда...

Ольга Крупенье