Говорят, что каждое время рождает своих героев. С этой истиной не поспоришь. И хотя были герои Гражданской, герои целины и первых пятилеток, герои космоса и герои-стахановцы, имена которых и сегодня на слуху, все же основную историю страны создавали простые люди-труженики. Каждого из них мы с полной уверенностью можем назвать «героем своего времени». 

Память любого из нас хранит множество разных событий, связанных с его личной, единственной и неповторимой жизнью. Судьба каждого человека – это книга, точнее одна из страниц большой исторической энциклопедии. Именно из этих человеческих судеб сплетается история страны, благодаря человеческой памяти эта история приобретает эмоциональную окраску, превращаясь из набора цифр и дат в живую историю.

Через историю НАО прошло большое во всех отношениях поколение учителей. Сергей Лавдовский, Анатолий Анашкин, Николай Карпов – герои-орденоносцы по праву могут быть признаны гордостью нашего округа.

Но сегодня, в первые дни сентября, я хочу вспомнить не медалиста и не орденоносца, но удивительного человека, Учителя с большой буквы, основателя первой ненецкой школы в Тельвиске (прародительницы Ненецкой школы-интерната имени Пырерки) – Ивана Александровича Димова. Сейчас ему исполнилось бы 122, но суждено было прожить лишь 35 коротких, но очень ярких лет. Его не стало уже в 1927 году, нетрудно представить, сколько хорошего он мог бы еще сделать, сколько умных учеников воспитать, но судьба распорядилась иначе...

Он был первым директором и учителем первой национальной школы в Тельвиске. Тогда все было впервые, все в новинку. Говорят, первопроходцам всегда бывает труднее, чем тем, кто идет за ними. Ивану Александровичу самому пришлось разрабатывать систему и программу обучения тундровых ребятишек, в большинстве своем совершенно не владевших русским языком. За три года работы, начиная с 1 сентября 1924-го (ровно 90 лет назад) и до августа 1927 года, он увеличил число учеников с 13 до 36 человек, организовал что-то наподобие первого интерната для детишек из тундровых стойбищ, разработал систему питания детей оленеводов.

Он сумел то, что в неграмотной, голодной, послереволюционной России 20-х годов, казалось, было невозможным: Димов сделал первый шаг в области национальной педагогики, создав свою особенную «димовскую школу», которая позднее была высоко оценена наркомом Луначарским. Именно новейшие разработки педагога Димова легли в основу многих программ по обучению детей северных окраин России. Сегодня это имя незаслуженно отодвинуто на второй план. Время идет вперед, только нельзя нам забывать тех, кто, несмотря на колоссальные трудности, был первым во всем.

Удивительный человек

Кто такой Иван Александрович Димов, откуда он родом, что о нем могут сказать его первые ученики?

В кратких биографических аннотациях об этом человеке сказано немного.

Родился в Архангельской губернии, закончил Яренские учительские курсы, на Крайний Север приехал уже после Октябрьской революции, когда по призыву большевиков здесь потребовались «новые люди», готовые работать самоотверженно, по-новому, на благо счастливой жизни. Он говорил, что Север манил его своей неразгаданностью и суровостью. Он не боялся никакой работы и так говорил о себе: «Меня манят неизведанные тропы...»

Правильно говорят, что о человеке гораздо больше можно узнать не из биографической справки, а из простых воспоминаний его современников. Вот и я решила рассказать об известном педагоге Иване Александровиче Димове через детское восприятие его первой ученицы Матрёны Андреевны Селяниновой (Хатанзейской), дочери известного политического деятеля округа Андрея Федотовича Хатанзейского. Он стоял у истоков создания Ненецкого округа, был репрессирован в 1936 году и умер в архангельской тюрьме.

Он позвал меня в класс

Вот что рассказала мне Матрёна Андреевна о своем первом учителе незадолго до своей кончины:

– В школу я пришла одновременно со старшей сестрой в 1924 году: мне просто некуда было идти. Сестре Ирине было 9 лет, и она стала школьницей Тельвисочной школы на «законных» основаниях. Мне же было только 6 лет, и на ученицу я не тянула. Но когда началась учеба, я упорно, как Филиппок из рассказа Льва Толстого, таскалась в школу за сестрой. На улице сыро, холодно, счастливые школьники в классных комнатах сидят за столами, учителя слушают. В то время парт не было, потому что учились все в старом кулацком доме, он вроде до сих пор в Тельвиске стоит, длинные лавки и такие же длинные столы, учительская доска и табуретка, на которой сидел видный мужчина в очках. До начала уроков я еще позволяла себе зайти в класс с Ириной, а со звонком сразу выскакивала в коридор. Учитель в костюме (одет он был не как наши люди) заходил в комнату и начинал вести урок. Я стояла за дверью и слушала. В коридоре было холодно и неуютно одной. И вот однажды стою я в малице, а учитель открывает дверь и обращается к классу с вопросом, чья это девочка все время в коридоре стоит? Ему, кто по-русски понимал, сказали, что это Мотя, младшая сестра Иры Хатанзейской. Я очень боялась, что он ругаться начнет, а он подошел ко мне и сказал, чтобы я больше в коридоре на полу не сидела, а заходила в класс, и даже мне на первом ряду место выделил. Как я была счастлива тогда и благодарна ему. Это было мое первое знакомство с Иваном Александровичем Димовым.

Азбука из бочек, хореев и чумов

В 1924 году первый класс для учебы был разношерстным: вместе были и девятилетние, и двенадцати-, и пятнадцатилетние первоклассники.

Русский язык знали только двое. Хотя знали, конечно, это смело сказано: понимали и реагировали, где-то ответить могли простыми фразами. Я уже говорила, что мне было шесть лет, скоро должно было исполниться семь, но я в отличие от старшей сестры уже год как с бабушкой жила в деревне и кое-чему русскому научилась. Поэтому, когда никто не понимал, я иногда даже осмеливалась руку поднимать. Очень я этим гордилась тогда.

Димов был и учителем нашим, и директором, а супруга его, видимо, исполняла обязанности воспитателя. Она следила за порядком, убирала за нами классную комнату, играла с нами, когда по каким-либо причинам Иван Александрович задерживался. У Димова было трое детей: две девочки и мальчик Саша. Жили они тут же, за стенкой. Когда начинался урок, Иван Александрович прямо из своей комнаты выходил к нам в класс.

Сейчас-то, с высоты своего возраста и жизненного опыта, я понимаю, как, должно быть, трудно ему было научить нас азам русской азбуки. Он каждый раз придумывал что-то новое. Например, для изучения русских букв сам рисовал картины, которые нам были понятны и близки. Изучаем, например, букву Б, и он показывает нам картинку, как ненец тащит перед собой бочку с рыбой и наклонился вперед – вылитая буква Б! Дошли до О – рисует озеро с утками. Опять рисунок нам родные места напоминает, и в душах, и в головах закрепляется прочно. Изучаем Х, так он чум нарисовал, к нему приставил нарты и хорей. И опять нам все понятно и знакомо!

Он вообще очень хорошо рисовал. Вечерами собирал нас и наши портреты карандашом накидывал, а утром приносил в класс, и все хором говорили, кто на этом портрете изображен. Иногда, правда, он «одевал» нас не в малицы, а в платья, тогда мы друг друга, конечно, узнавали с трудом, но зато как смеялись!

Ящик пел голосом Димова

И еще одно воспоминание, которое всегда всплывает, когда я говорю о Димове. Он впервые показал нам патефон. Принес его в класс во время перемены и завел пластинку. Вначале просто музыка заиграла, а потом человек запел. Мы все вначале застыли, а потом бросились к патефону, потому что голос был очень похож на голос Ивана Александровича. Я помню, не знаю почему, но так рассмеялась, что никак не могла в себя прийти. Мои одноклассники ведь тоже из музыкальных инструментов одну гармошку видели, а тут что-то такое, необъяснимое. Сначала решили, что Димов где-то спрятался и запел, а потом, когда весь стол обошли вокруг, поняли, что это просто чудо какое-то!

Нам все это таким волшебством показалось. Потом однажды на перемене он попросил сына Сашу включить патефон, чтобы нам весело было. Мы, помню, как-то даже с обидой это восприняли, потому что считали: к чуду может прикасаться только сам Димов. Конечно, в те годы пластинка была всего одна, и за время постоянного прослушивания песни, которая начиналась словами: «Ах ты, душечка, красна девица, мы пойдем с тобой, разгуляемся...» – мы выучили в совершенстве. Пели, конечно же, не понимая, но зато как пели!

К 1926 году количество учеников выросло до тридцати шести. Это был колоссальный успех, а ликбез в те годы только набирал обороты не только у нас, но и по всей России. Ивана Александровича тогда пригласили в Москву, он встречался с известными педагогами и даже разговаривал, вроде бы, с самим Луначарским.

Вернувшись, он нам рассказал о Москве, о том, как люди живут в большом городе, о трамваях и паровозах и о многом-многом другом, непостижимом нашему детскому уму. Мы, девчонки, тогда впервые увидели настоящую красивую куклу, он своим дочерям привез в подарок: одну с белыми волосами – для Фаины, вторую с рыжими – для Ольги.

В общем, все, что появлялось у Ивана Александровича, казалось нам чем-то необыкновенным, из другого нового мира.

Помню 1927 год, когда его не стало. Это было такой трагедией для нас. Он погиб по какой-то странной случайности. Поехал в августе в Усть-Цильму на учительский семинар. На катере в общей каюте кто-то пырнул его ножом, он в это время спал и даже не проснулся. Говорят, убили его по ошибке. Человек, который это сделал, был пьян и хотел наказать совсем другого. А когда узнал, что убил учителя Димова, у него случилась истерика, с собой даже покончить хотел. Не знаю, правда ли это, но мы слышали, когда в Тельвиске все об этом говорили и жалели его семью.

Сразу после этого жена Ивана Александровича с детьми, еще до первых морозов, отправилась в Усть-Цильму, там была ее родина, там, говорят, они и остались. Больше я о них ничего не слышала.

А в Тельвисочную школу пришел новый учитель – Тимофей Синицын. Позднее он станет известен стране как писатель Пэля Пунух, автор знаменитых Новоземельских рассказов и повести «Стрела восстания» о пустозерских ненцах.

Обучая ненецких ребятишек, он взял за основу и методы работы Димова, и сам придумал много интересного и необычного.

– Вот у каких прекрасных людей нам посчастливилось учиться в двадцатые годы, – завершила свой рассказ Матрёна Андреевна.