Сергей Лёвин – российский писатель, журналист, публицист, член Союза писателей России, Союза журналистов России. Город Анапа. Номинация «Проза. Мастер».

Рассказ

1.

Новый дом Максима оказался очень старым. Семья въехала в эту развалину в промозглый октябрьский день, когда на улице бушевал ветер и лил холодный дождь. 

Мальчик вошёл в комнату, где ему предстояло жить, пока отца не переведут по службе в очередной скучный городок, и едва не расплакался – так тоскливо и горько стало.

Прежний дом был большим и светлым. К Максу часто приходили в гости друзья, и они играли в приставку, болтали или вместе делали уроки. Но весёлые пацаны остались за тридевять земель, а вместо просторной и светлой комнаты Максима ждала каморка с отстающими от стен коричневыми обоями и скрипучими деревянными полами – шагу ступить невозможно без режущего уши визга половиц.

А ещё в этом доме, на одной лестничной клетке – дверь в дверь – жил сосед, которого мальчик опасался намного больше «двойки» по математике и предъявления родителям дневника с алой, презрительно выгнувшей шею оценкой. 

Впервые Максим увидел старика в день переезда. Грузчики под разъярившимся ливнем вытаскивали из кузова мебель и картонные коробки, рядом суе­тилась мама, отец поднимал тяжести вместе с хмуролицыми мужиками. А возле подъезда, укрывшись от студёных струй большим зонтом, изучал этот бурный процесс высоченный, не менее двух метров, и очень худой дед. 

Макс решил, ему лет сто, не меньше. Вытянутое лицо рассекала сеть глубоких морщин, коротко стриженные седые волосы торчали «ёжиком», а бледно-голубые, с металлическим оттенком глаза изучали новых жильцов. От пронзительного взгляда мальчику стало неуютно, будто он зашёл, одетый лишь в майку и шорты, в отдел заморозок супермаркета.

Макс старался реже пересекаться с жутким человеком, волновался при одной мысли, что встретится с ним в тёмном подъезде. Если, поднимаясь по лестнице, слышал, что открывается дверь старика, кубарем скатывался вниз и ждал, когда дед выйдет и заковыляет в городской парк – заросший колючими кустами и сорняками, полузаброшенный. Такой же, как этот захолустный город. 

Сосед каждый день ходил туда – неторопливо, приволакивая правую ногу, в любую погоду одетый в длиннополый кожаный плащ.

Даже дверь в его квартиру вызывала трепет. В неё, массивную, с крупными металлическими нашлёпками, было врезано не то пять, не то шесть замков. Вдобавок имелась широкая щеколда или даже засов – мальчик слышал, как старик с лязгом сдвигает его с места, а затем начинает щёлкать замками и звенеть ключами.

Максим ни разу не видел старика улыбающимся, не замечал, чтобы тот разговаривал с соседями, сидел с пенсионерами на лавочке или играл в домино в беседке, где в погожие вечера мужики из ближайших дворов орали: «Рыба!». Он всегда оставался один: прямой, как палка, широкоплечий и, несмотря на болезненную худобу, будто скрывающий внутри себя несокрушимую древнюю силу.

Любую странность можно объяснить вредным характером или нелюбовью к людям, но однажды Макс столкнулся с загадкой, решения которой не нашлось. 

Накануне Дня защитника Отечества его 4-й «Б» класс отправили на экскурсию в краеведческий музей. Пожилая смотрительница в толстых очках воодушевлённо рассказывала мальчишкам и девчонкам об истории их городка. Его основали в конце XIX века в дремучих лесах, чтобы построить завод по изготовлению пороха. А спустя несколько лет из барачного рабочего посёлка вырос город…

Максим с интересом рассматривал старую-престарую чёрно-белую фотографию с потрёпанными краями, запечатлевшую первых поселенцев, и вдруг почувствовал, как кожа покрылась мурашками. Среди давно умерших людей, позирующих на фоне мачтовых сосен и широченных – в несколько обхватов! – дубов, стоял… его сосед. Ошибки быть не могло! Тот же ледяной взгляд, рост, благодаря которому тот казался выше остальных, те же короткие седые волосы. Старик выглядел так же, как сейчас! И это несмотря на то, что в уголке снимка виднелась накарябанная надпись «1894 год».

Потрясённый Макс, не говоря ни слова, стал изучать другие фотографии на стенде. Теперь он искал целенаправленно. И нашёл! На карточке 1943 года, зафиксировавшей счастливый миг, когда горожане праздновали освобождение от гитлеровских захватчиков, среди толпы радостных людей белой вороной выделялся суровый, хмурящий брови старик.

Это было невероятно! Но отрицать очевидное казалось бессмысленным: сосед Макса непостижимым, не поддающимся рациональному объяснению образом жил вечно…

О своём открытии мальчик не рассказал ни одноклассникам, отношения с которыми складывались непросто, ни родителям. Папа с утра и до позднего вечера пропадал на службе и возвращался уставшим, а мама – не самая надёжная хранительница секретов. Сам же Максим всё чаще думал, что за необычный человек живёт рядом с ним. И человек ли он?

Дед явно не был вампиром – он не боялся солнечного света и не брезговал людской пищей: Макс видел, как тот с аппетитом ел мороженое в вафельном стаканчике, причём в морозный январский день! Не походил сосед и на зомби из фильмов ужасов. Он был другим, но это пугало не меньше.

Однажды Максим листал в читальном зале детской библиотеки сборник русских народных сказок, разглядывал красочные, на всю страницу, иллюстрации. И, открыв «Кощея Бессмертного», догадался: его сосед и есть Кощей! Не убил его в стародавние времена Иван-царевич, не сломал иглу, что таилась в яйце, а яйцо в утке, а утка в зайце, а зайчишка – в сундуке на дереве. Так и прячется древний злодей среди простых людей, скрывая свою личину. Нашёл город небольшой, ничем не примечательный, и живёт тут вторую сотню лет.

Ошарашенный открытием мальчик решил, что расскажет всё папе вечером, как только тот вернётся со службы! – крикнул библиотекарше «спасибо!» и со всех ног помчался домой. 

Он вприпрыжку преодолел шесть лестничных пролётов, сунул руку в карман за ключами и… не нашёл их. Похлопал по брюкам, по куртке, раскрыл портфель – связки нет. «В библио­теке ключи забыл, на столе!» –
мелькнуло в голове. Торопился так, что обо всём забыл. А ведь сам же выложил – острые углы царапали кожу через ткань брюк.

Надо было возвращаться. Макс неохотно пошёл вниз, но услышал, что кто-то вошёл в подъезд и начал подниматься. По мерным, тяжёлым шагам понял: это Кощей! Колдовским своим чутьём обо всём догадался и теперь знает всё: про Максимку, старые фотографии и томик сказок. Даже про то, что мальчик собрался рассказать отцу о своём открытии.

Этаж был третий, выше только крыша. Деваться некуда. Максим посмотрел на пожарную лестницу, но – увы и ах! – чердак запирал громоздкий висячий замок.

Шаги неумолимо приближались – каждый отпечатывался в сердце мальчика, будто кто-то невидимый бил молоточком в грудь – с каждой ступенькой всё сильнее и больнее.

Максим почувствовал, как вместе с последними каплями мужества из него утекают силы. Он прислонился к стене и будто со стороны наблюдал, как в проёме между этажами показался седовласый сосед, не торопясь приблизился к нему, навис чёрной горой и протянул костлявую руку с длинными узловатыми фалангами пальцев, которые, словно цепкие паучьи лапки обхватили детское запястье.

– Нет! Не надо! Не трогайте меня! Я никому ничего не скажу! – прокричал в морщинистое лицо Максим. 

Но, если честно, не смог издать ни звука – лишь открывал и закрывал рот, да беспомощно сипел. 

И тогда старик заговорил:

– Что, дома никого нет? Пойдём-ка ко мне в гости, у меня много интересного, – проскрипел он. Хриплый и надтреснутый, будто ржавый, голос дребезжал, словно незатянутая гайка в поделке из металлического конструктора.

Максим помотал головой, но дед не заметил протеста. Он распрямился и достал огромную связку ключей, левой рукой продолжая стискивать онемевшее запястье мальчика. В полной тишине вращение ключа в скважине казалось оглушительным. Один замок, другой, пятый…

Дверь распахнулась. Внутри соседской квартиры царила тьма, дохнувшая на площадку холодом. Кощей шагнул во мрак и потянул Максима за собой. Тот, насколько смог, собрался с силами и, преодолевая страх, выкрикнул:

– Я знаю, что вы – Бессмертный!

Старик покачнулся, отступил на шаг назад. Впервые на его лице проклюнулись эмоции. Любопытство, смешанное с удивлением.

– Откуда знаешь? Кто рассказал?

– Никто! Я фотографию с вами видел. Девятнадцатого века! Сам видел! В музее! – выпалил Максимка.

Лицо старика растянулось в ухмылке, он то ли кашлянул, то ли хохотнул и скрылся во мгле. На этот раз Максимке не удалось удержаться на месте, и его затянуло в кощеево логово…

2.

Щёлк! Клацнул выключатель. И царство кромешной тьмы превратилось в обычный коридор с аккуратно расставленной вдоль стены начищенной до блеска обувью, висящими на плечиках открытого гардероба плащами и пиджаками. Бежевый торшер разливал мягкий и тёплый свет, от могильного холода не осталось и следа. А под светильником в тонкой деревянной рамке висела фотография – близняшка той, что Максим видел в музее, с первыми поселенцами.

– Об этой карточке ты говорил? А ты, смотрю, наблюдательный. Это хорошее для мужчины качество, важное. Но изображён на ней не я, а прапрадед мой Поликарп Игоревич Соловьёв. Он был одним из тех, кто основал этот город. В нём вся моя родня жила, поколение за поколением. На снимке, кстати, и прадед мой Савелий. Смотри, вот он, – старик указал на присевшего в первом ряду мужчину средних лет в картузе, с усами и длинной чёрной бородой – действительно, очень похожего на Поликарпа.

– У семьи нашей стародавние корни. Я генеалогическое древо, насколько смог, вплоть до времён царя Петра I восстановил, – скрипел сосед. – Все Соловьёвы-мужчины как две капли воды похожи – родовой знак качества, что ли, такой. И все как один вои­ны. Прапрапрадед Игорь Феоктистович французов в 1812-м на Бородинском поле бил, а родной брат его Матвей в русско-турецкую войну отличился: в 1828 году в казачьем полку в звании урядника брал штурмом турецкую крепость Анапа, чтобы навсегда вернуть её во владения Российской империи. Дед Николай Савельевич в I Мировую с немцами сражался, а в гражданскую – с белогвардейцами. Он и в Великую Отечественную, несмотря на почтенный возраст, в местных лесах партизанил, немало вреда врагам причинил – окрестности знал как свои пять пальцев.

– Я и его на фото видел, – обрадовался Максим. – Сорок треть­его года. Он там печальный очень.

– Знаю и эту карточку. Она у меня тоже в альбоме есть. А грустный – так это потому, что сын его и отец мой Семён Николаевич погиб в июле того года в Курской битве. Славный был танкист, бесстрашный... Орден Красной Звезды посмертно заслужил, – пояснил старик и спохватился. – Да что же мы с тобой в коридоре стоим?! Ты давай в комнату проходи, а я пойду чай поставлю. У меня печенье вкусное есть, свежее.

Максим больше не боялся. Ужас, десять минут назад опутавший его верёвками с головы до ног, отступил и развеялся. Пришло спокойствие. И ещё стыд. Ведь он принял за злого сказочного персонажа человека, и очень интересного. 

Лишь одна мысль не давала мальчику покоя, закравшись в голову вёртким и скользким жучком.

– А вот и чай. Эти электрочайники удивительно быстро кипятят воду, – старик принёс поднос, на котором стояли две чашки и ваза из толстого стекла, полная печеньками и конфетами.

– Извините, я никак не спрошу, как вас зовут?

– Борис Семёнович я. А тебя, слышал, Максимом величают. Так ведь?

– Так, Борис Семёнович! А скажите, почему вы так удивились, когда я назвал… когда я назвал вас Бессмертным?

Сосед присел напротив мальчика, помешивая ложечкой кипяток. Ненадолго его глаза помутнели – из них исчезла живинка, и они стали похожи на шарики из мутного стекла. Но старик тряхнул головой и будто сбросил утащившие его далеко-далеко воспоминания:

– Меня, Максим, и правда звали так. Когда-то очень давно. Друзья-однополчане прозвищем наградили. За живучесть. Я на фронт отправился, когда ненамного старше тебя был. По-другому не мог! Отца в июне 41-го на войну призвали, дед сказал: будет врага бить, покуда сил хватит. Как тут дома отсиживаться! В комиссариате меня, подростка, и слушать не захотели, твердили: мал ещё. Так я себе годков-то пару приписал и уже зимой отправился захватчика гнать прочь с родной земли – занятие для нас, Соловьёвых, самое что ни на есть привычное. Правда, сильнее и страшнее того агрессора в истории доныне не встречалось, потому и войне, равной той, не сыскать.

Спервоначала служил я в городе Николаеве в Сталинградской области, в группе пулемётчиков. Обучился мастерству стрелковому быстро, дело оказалось нехитрое. Тут и первое сражение подоспело. Во время его, так сказать, дебютное ранение и получил – осколок снаряда бок мне ошпарил: форму разодрал и по рёбрам прочертил. Оклемался я, правда, быстро, швы доктора сняли, и снова в бой. 

В марте 42-го перебросили нас к блокадному Ленинграду – он сейчас Санкт-Петербургом зовётся. Меня зачислили в отдельный батальон береговой обороны по защите города на Неве. Целый год, считай, вражеские атаки пришлось отбивать. Два раза взрывами накрывало, контузило. Но раны, как на собаке, заживали. Так и шёл из лазарета – опять в пекло.

В конце 1942 года направили меня в 34-ю лыжную бригаду. Ох, и холодно было, страсть! Зима лютая выдалась, злющая. До сих пор, когда вспоминаю, озноб пробирает – так мы мёрзли, хоть и надевали на себя по три тулупа. А в январе погнали мы фрица с насиженных мест. И снова меня ранили, под Шлиссельбургом, на сей раз тяжело – в грудь, возле самого сердца, и в правое бедро. Мина рядом разорвалась, в метре всего. С той поры я хромать начал. Три месяца с лишним восстанавливался. А когда в строй вернулся, однополчане глазам не поверили, а мой приятель Семён впервые назвал меня Бессмертным.

Максимка застыл, заворожённый рассказом. Рядом с ним пил чай настоящий герой. Не персонаж боевика, не киноактёр – солдат, который прошёл через немыслимые для современного человека испытания. Выжил вопреки всему.

А старик продолжал рассказ:

– Потом был Западный фронт, Брянщина. Я к тому времени стал помощником командира взвода, но сам продолжал за пулемётом воевать, новобранцев обучал. Много молодых ребят на фронт пришло, неопытных. Вот и показывал на личном примере, как с оружием надо обращаться, чтобы слушалось, не капризничало и врага разило без промаха. А в ноябре 43-го немецкий снайпер умудрился подстрелить меня через смотровое окошко пулемётного щита, пока я ленту перезаряжал. Пуля, хоть её дурой и зовут, не так проста. Вошла мне в шею, тело пронзила и через лопатку выскочила. Еле горло залатать успели – спасибо, военврач рядом оказался. С той поры я и говорю так, будто колесо от телеги скрипит…

Положили меня в эвакогоспиталь на Урале. На ноги медики ставили, считай, полгода: проклятая рана на спине никак затягиваться не хотела. А я переживал: пока друзья мои с гитлеровцами сражаются, я на койке лежу. Несправедливо же! Едва силы более-менее вернулись, рванул на передовую. Ждал меня Карельский фронт.

Помню, как сейчас: в 44-м реку Свирь – буйную да широкую – форсировали на лодках, которые сами сделали, топорами да молотками. Как врукопашную с врагом в атаке сходился: тогда меня фриц исподтишка сзади ножом ударил и спину шрамом изукрасил.

Соратники меня иначе чем Бессмертным уже и не звали. Видели: никакие раны мне не страшны. Спрашивали, в чём секрет? Кто заговорил? А тайны не было: такая несокрушимая воля к победе была, что не могло фашистское оружие меня убить. Калечило – да, много раз, я все и не упомню. Но сломить силу русского духа не по зубам ей оказалось.

Дошёл я до самого Японского моря и войну завершил в 25-й Дальневосточной армии. Но на этом сражения мои не закончились: осенью 45-го вновь пришлось за пулемёт взяться, в Манчжурии с японцами повое­вать. Но там не так страшно было – после всего, что пережил…

Старик замолчал. Стало слышно, как тикают настенные часы, шумит за окном ветер, а ещё – как щёлкает за дверью соседский замок. Наверное, мама пришла с работы, подумал Максим.

– Кажется, родня моя вернулась.

– Хорошо, – улыбнулся сосед. – А мой внук Алексей сейчас на СВО: с первого дня добровольцем пошёл. Летом в отпуск обещал приехать, правнуков понянчить привезти. Захочешь, познакомлю вас. Отец его Георгий в Чечне погиб при исполнении воинского долга, десантником был. Но Лёша всё равно ратную стезю выбрал – так уж у нас, Соловьёвых, испокон веков заведено, никто эту традицию не нарушил... А если тебе, Максим, домой пора, иди. Я не обижусь. И так, смотри, сколько времени у тебя отнял.

– Да вы что, Борис Семёнович?! – возмутился мальчик. – Я столько интересного узнал! Больше, чем на любом уроке истории! А ведь я, если честно, вас боялся. Даже подумал, что вы Кощей Бессмертный. Из сказки.

Старик рассмеялся.

– Что ж, почти угадал. Бессмертный – да, но не Кощей. И бессмертие это, Максимка, будет продолжаться, пока род наш жить будет. У внука в семье два сына – Иван да Данила – будущие защитники земли русской. Когда умру, часть моя в них останется. И отца моего, и деда, и прадеда – всех Соловьёвых. Это, Максимка, и есть бессмертие. Без всяких сказок.

– Я понял, – мальчик допил чай и поднялся. – Вы извините, но мне правда пора, мама волноваться будет. 

– Конечно, да и мне на прогулку пришло время идти.

– Борис Семёнович, а что вы в парке каждый день делаете? Там же ничего интересного нет, – спросил напоследок Максим.

– Ошибаешься, друг мой, есть. Я к Вечному огню хожу. Постою возле него, и на сердце теплее становится. Радостнее, сильнее оно бьётся. Словно все мои друзья, которые до этих дней не дожили, через это пламя мне привет передают...

Старик проводил Максима и на прощание проскрипел:

– Ты ко мне забегай хоть изредка. Я ни с кем почти не общаюсь: сил мало, берегу. Но ты, вижу, хороший мальчик. Может, ещё что расскажу.

– Обязательно! А вам, Борис Семёнович, если помощь какая понадобится, в магазин сходить или аптеку, дома прибраться – всё, что угодно! – вы только попросите, я всё сделаю, мне не трудно! И в гости обязательно ждите! – Максим знал, что это не пустые обещания: с таким человеком лукавить нельзя.

Он с гордостью пожал сухую и горячую руку ветерана и через секунду был дома.

Мальчика слегка лихорадило: столько теснилось внутри мыслей! Но ярче всех была одна: если человек настолько целе­устремлён, идёт вперёд, преодолевая любые преграды, и даёт отпор врагу, который многократно превосходит его силой, то нет и не будет для него ничего невозможного. 

Даже бессмертия…

Сергей Александрович Лёвин родился в 1978 году в городе Котовске Тамбовской области, окончил филологический факультет Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина. С 2001 года проживает в Анапе. Член Союза писателей России, Союза журналистов России, автор 18 книг для взрослых и детей, публикаций в журналах «Подъём», «День литературы», «Север», «Дон», «Родная Кубань», «Литературная Адыгея», «Волга XXI век» и др., лауреат всероссийских и международных конкурсов и фестивалей («Живой родник», «Горячий снег», «Берега дружбы» и др.), лауреат Национальной премии «Отцовское признание» в номинации «Литературное наследие». Критики отмечают гибкий, звонкий язык произведений Лёвина и моральные принципы, которые автор вкладывает в истории. Например, в сказках Лёвин утверждает простые и в то же время важные истины: о понятии долга, о важности порядка, чистоты вокруг