Александр Салов
* * *
Когда к тебе вдруг из-за дальних елей,
С тяжелой ношею справляясь еле-еле,
Придет мальчонка Новый год,
Ты распахни пошире двери
И в горницу его впусти.
В той ноше поздравления мои!
Ты не спеши развязывать мешок,
Поставь его подальше в уголок
И угости на славу Новый год.
Он от тебя, увидишь, не уйдет,
А разомлев от угощений и тепла,
Развяжет сам мешок –
На целый год в нем всякого добра.
Всего не перечесть, я буду краток:
Любовь, Здоровье, Мир, Достаток,
Удача, Счастье, Оптимизм и Чудеса,
Надежда и Везенья полоса –
Все самое лучшее
Для Процветания и Благополучия!
Олег Ягель
Ночное
Дикость – за окнами который день
минус тридцать.
Проклятая зима делает свое дело.
Надоел февраль. (Господи, когда
прилетят птицы.)
Хронический насморк. Болят и душа,
и тело.
Чай выпит. Магнитофон еле шепчет буги.
Хочется заснуть под страшное слово «сон».
В глазах лишь твои – прости – губы, глаза, руки…
Говорят, так бывает, когда пытаешься говорить в унисон.
Спасибо Великой Пятнице (да, той самой)
За лимит спичечного материала в карманах!
А иди за четвергом суббота или далее.
Так и крутиться б мне в складках юбочных обманов.
Теперь другой расклад – в городе сплошной Везувий,
Сердце напоминает далеко не спящую Этну.
В поту вспоминаю спокойствие, когда внизу ты,
У сцены (в ДК), играла ты самую эту…
Бога ради прости, ошибка – удел каждого, я это понял.
Бывший образ разбивается вдребезги.
Мне бы быть только уверенным (хоть однажды бы),
Что за твоими зрачками не увидеть ни зги.
Читаю твои сомнения: «Любит ль, творит ли образ»,
Я люблю, но это я, а тебе судить.
Прости – это видимо просто возраст
Пытается оборвать связующую с разумом нить.
Заканчиваю. Поздно. Соседи (и многие) уже спят.
Где-то ты рисуешь (в снах ли) новые мечты.
В моей руке дымит заупокойная сигарета,
Да губы полушепотом молят время: «Ты…»
***
Часто за полночь с полной кружкою
Чая крепкого, дымя сигаретою,
Я беседую со своею подружкою,
Луною грустною, всегда безответною…
Замолкает тогда монотонное цирканье
Беспощадных часов, лишь тревожно едкое
Воронья за окном моим темным карканье
Обрекает в них кинуть слово редкое…
Я делюсь со своею подругою
Дум сплетеньем и часто случается,
Что она мне, как верному другу,
С пониманием улыбается…
Но иногда я сжимаю в руках худых
Свои мысли и глазами закрытыми
Обвожу я долины надежд моих,
Неудачами поперек изрытые, –
И становится грустно, порою больно,
И всегда обидно, что где-то там
В безмятежном детстве играет вольно
Моя жизнь на флейте и бьет в тамтам!
Но когда из сердца по скрипящей лестнице
Поднимаются слезы к моим глазам,
Я безмолвно прошу немую кудесницу
Подарить мне жизненных сил бальзам…
Ночь царит! И я знаю, что кажется
Это мне, но в чернеющем небе вдруг
Солнца лучик на миг покажется,
И хрустальный раздастся звук!
И ладонью невидимой, но я знаю – нежною,
Сквозь мерцанье звезд поднесет Луна
Мне частицу Завтра с теплом Надежды,
И тревог моих холод развеет она…
Часто за полночь, с полной кружкою
Чая крепкого, в молчании, с сигаретою,
Я советуюсь со своею подружкою –
Луною верною. Жаль, безответною…
Ольга Крупенье
Рассказ
Вспоминается один из последних Новых годов в СССР – в Ташкенте. Когда уже никто ни во что не верил, имперский поезд летел под откос, полки магазинов были девственно чисты, но со всех трибун люди в дорогих костюмах кричали о небывалых успехах социалистической экономики.
В маленькой детской газетке «Пионер Востока» нас работало восемь человек: молодых, энергичных, влюбленных в профессию, друг в друга и в жизнь, несмотря на все ее сюрпризы.
Редактор Андрей Сердечкин собрал нас на чрезвычайное совещание. Вопрос на повестке дня стоял один – как достойно отметить праздник на работе и дома, если достать ничего нельзя? Тогда, если кто не знает, ничего не покупали, все только доставали. Мыслимыми и немыслимыми путями.
Мы были не только молодыми и энергичными, мы были еще и креативными. В сочетании с профессией журналиста это давало неограниченные возможности.
После совещания мы разлетелись по заданиям быстрее молнии. Охотничьи собаки, почуявшие дичь…
Отдел писем в лице Динарки Мухамедовой отправился на кондитерскую фабрику писать новогодний репортаж о славных достижениях советских кондитеров. И хотя в продаже никто давно конфет не видел, в редакцию она возвратилась с дорогими шоколадными наборами на всех.
Серега Собакин вывернулся наизнанку на ликероводочном заводе и осчастливил коллег «Советским шампанским», коньяком и лимонадом.
Сам Сердечкин пошел раскручивать директора первого в городе кооператива. В результате каждому из сотрудников редакции достался ящик мандаринов – невиданное чудо-расчудесное. Что и говорить, шеф у нас был мастак!
То, что началось у меня дома, когда я завалилась с ящиком благоухающих цитрусов, дети назвали мандариновым развратом и помнят до сих пор. Это теперь мандарины продаются на каждом углу даже в заполярном Нарьян-Маре, а тогда их видели раз в год: в детских новогодних подарках попадались один-два мандаринчика.
Анжелка Шерстнева написала добротный материал про птицефабрику. Ее директором был стареющий жуир, а Анжелка слыла признанной красавицей ташкентской журналистики.
Директор вернул Анжелку в редакцию на шикарной черной «Волге» и собственноручно помог разгрузить из багажника решетки с яйцами и голенастых освежеванных петухов.
Хулиганка Анжелка раздала коллегам добычу только после того, как покрасила петухам когти ярким лаком – широкая натура, не пожалела дефицитную польскую косметику и повязала им на синие ноги бантики. Помню, глазел на торчащие из моей сумки петушиные конечности весь автобус, когда я везла свою долю домой.
А меня отправили за подарками для детей на фабрику игрушек – делать интервью с тамошним начальством. Поскольку фабрика находилась у черта на куличках, редактор дал мне машину.
Без приключений я не могла обойтись никогда…
Машина остановилась, немного не доезжая до ворот фабрики. Передо мной расстилалась, сколько глаз видел, громадная лужа. Это, напоминаю, был Ташкент, зимой там идет не снег, а дождь.
Дальше – пунктиром: у ворот меня встречали… мне, улыбаясь, покивали… я тоже поулыбалась и покивала из машины… меня и ворота разделяла лужа… делать было нечего, и я в нее шагнула…
Откуда ж мне было знать, что я шагаю не в лужу, а в глубоченный арык, который был прорыт вдоль забора?
На глазах всего честного мира я погрузилась почти по пояс в грязную жижу. Народ у ворот потрясенно замер. Потом бросился вызволять меня из арыка, пытаясь не сильно испачкаться и с трудом сдерживая истерический смех.
Меня, конечно, вытащили. К счастью, на фабрике в одном из вредных цехов был душ. Меня поволокли туда, раздели, отмыли, отняли одежду и обрядили в какую-то рабочую хламиду.
Пока я брала интервью у директора, а он, похохатывая, поил меня горячим чаем, мою одежду выстирали и высушили.
Видимо, компенсируя моральный ущерб, понесенный мною в арыке, редакционную машину за время интервью так набили игрушками, что я с трудом втиснулась на сиденье.
У меня до сих пор хранится фотография, где я в несуразном балахоне не по росту, с идиотски счастливой улыбкой, держу огромную плюшевую собаку. Еще бы! Редакционное задание я все-таки выполнила!
Инга Артеева
Первый мороз
Запудрены улицы
первым морозом,
Меж елок слоняется
ветер ничей.
А небо молчит, небо
так же беззвездно,
Как в топкую полночь
чернильных ночей.
Лишь месяц бледнеет сквозь кружево стекол,
Которыми купол небесный прикрыт,
И людям так холодно и одиноко,
Но каждый упрямо об этом молчит.
Мы больше друг друга не слушаем долго,
И встреч, как бывало, вечерних не ждем.
Один для другого не то чтобы – волки,
А так – равнодушною рыбой плывем.
Плывем мимо солнца, мороза и ветра,
И только тогда это будет – для нас,
Когда разглядит человек человека
Сквозь кружево стекол оттаявших глаз.
Тундровым мастерицам
Берет мастерица меха
Узором поземка искрится,
Легка тундровички рука,
В орнаменте сон воплотится.
Волшебной мечты о былом,
И памяти древних сказаний –
Все то, что на сердце легло
И что для самой было тайной.
Внимательно сУкна кроИт,
Чтоб было живей, интересней,
В душе – голос рода звучит
Мистической плавною песней.
С душевным теплом она шьет –
Так исстари было у ненцев.
И в руки так нежно берет,
Как мать, что лелеет младенца.
Все это – без россыпи слов,
Без пафоса, фальши, амбиций,
Вот в жизни – основа основ
И святость народных традиций.
