На высоком берегу жили мы,
В глубоких рыбных озерах Пахтусова
Рыбу ловили мы!
Диких оленей стада
Гулом своих копыт землю будили.
Солнце вставало над Новой Землей
Ой-ой-ой
Птичьих базаров шум,
Нерп золотистые спины – все куда-то ушло,
Все куда-то уплыло.
Все в прошлом осталось... о-ой-ой-ой

(из песни Ольги Ледковой)

Шел декабрь 1999 года, мир жил в ожидании миллениума. Двухтысячный неминуемо должен был принести перемены.
Ненецкое население в конце 1999-го ждало конкурса эпических песен «Сава се», готовилась к нему и 89-летняя Ольга Андреевна Ледкова. Сидела и репетировала дома.
Я тогда была у нее в гостях в стареньком маленьком домике по улице Юбилейной, 55 (сейчас на его месте стоит кирпичный особняк). Голос бабушки скрипел, как ствол сухого дерева на ветру, он часто прерывался и дрожал, потому что каждый раз, выговаривая слова, она представляла родную Новую Землю.
Ей так и не удалось больше попасть туда. Когда в 1957 году все мирное население вывезли с архипелага, у людей еще была надежда, а вдруг военные повзрывают и снова вернут их назад. Но не случилось.
В 1993 году, правда, затеплилась надежда, что бывшим жителям все-таки разрешат посетить родину на корабле «Анна Ахматова». Судно уходило из Архангельска в августе, и, когда оно после двух суток пути подошло к новоземельской акватории, пришел приказ от тогдашнего министра обороны Павла Грачева отменить встречу бывших жителей архипелага с родиной. «Анна Ахматова» сделала прощальный «круг» вдоль новоземельского берега, подала три протяжных гудка, а люди, 40 лет не видевшие родных земель, так и не увидели свои Малые Кармакулы, поселки Пахтусова, Нехватово, Рогачева, Лагерный, Белушка и Русанова…
– Когда проезжали вдоль берега, я видела свой полуразрушенный дом, – рассказывала мне Ольга Андреевна. – Он стоял одиноко и как будто звал к себе: здесь ведь в поселке Русанова прошли лучшие годы жизни, здесь осталась моя молодость, здесь замуж вышла, детей родила, в годы войны работала на промысле морского зверя.
Когда люди всматривались в очертания береговой линии и «останков» домов, многим казалось, что там кто-то ходит. Ольга Андреевна даже бинокль попросила: ей почудилось, что там дети играют. Но мираж быстро исчез, и хозяйка полуразрушенного рыбацкого дома объяснила его памятью предков: мол, умершие родственники таким образом давали о себе знать.
Там на родовом кладбище похоронена вся ее родня: дед Ханец, родной отец Андрей, мать, сестры, братья, дяди и тети.
– Жаль, что не смогла проститься с их могилами, – тяжело вздохнула Ольга Андреевна. – Я, конечно, на судьбу не жалуюсь, но никому не пожелала бы такой участи, как наша.
Когда «Анна Ахматова» со своими «неудобными» пассажирами отходила от берегов Новой Земли, людям позволили набрать в бутылки или фляжки воду как память о потерянной родине – «Воду памяти», как ее потом называли новоземельцы. Не знаю, сохранилась ли она у кого-то из ее земляков, а вот у Ольги Андреевны эта соленая морская вода, добытая за бортом корабля, хранилась вплоть до ее кончины накануне миллениума.

Детство
Считается, что детство – самое прекрасное время, когда твоему появлению на свет радуются все: мама, папа, дедушки и бабушки, братья и сестры. У матери Ольги уже было пять дочерей, а Андрею, старшему брату Тыко Вылки, нужен был продолжатель рода.
Ольга Андреевна еще не появилась на свет, ее мама Парасковия Ивановна была на шестом месяце беременности, и все прогнозы говорили о том, что наконец-то Нум начал благоволить и у Андрея родится мальчик, а у деда Ханеца – первый внук. Но на свет появилась Ольга, да еще вскоре после большого горя: Андрей случайно погиб на охоте.
Его считали на Новой Земле одним из лучших «ханена»: он всегда добывал на острове столько песцов, лис, нерп, моржей, что представители архангельской конторы удивлялись, как ему все это удается. Когда из Архангельска пришел пароход с уполномоченным, призванным разобраться в причинах смерти Андрея Константиновича, он постарался успокоить вдову, сказав, что семья Вылки без помощи не останется.
Да и отец позаботился о своих женщинах: в банке Архангельска у него лежали на счетах золотые монеты, которыми семья может в любое время воспользоваться. Ольга Андреевна рассказывала, что потом два раза в год, вплоть до революции, им привозили много продуктов и мануфактуры. Сопровождающий говорил:
– Денег хватит еще надолго, девочек своих замуж успеешь выдать, и еще останется, так что, Парасковия Ивановна, не горюй!
По словам Ольги Андреевны, она всегда считала Тыко Вылку своим отцом, может потому, что своего родного отца она не знала. О том, что Тыко Вылка ей не родной, она узнала в 7-летнем возрасте. Говорит, поссорилась со старшими детьми и пригрозила пожаловаться отцу. А сестра Ирина, которой было тогда 13 лет, сказала, что жаловаться некому, отец уже 7 лет как на дальнем кладбище лежит, а этот отец – неродной.
– Как я тогда заплакала, – рассказывала мне Ольга Андреевна. – А Тыко Вылка вышел из чума и пожалел меня, по голове погладил, и я успокоилась. Он мне всегда таким высоким и красивым казался, особенно, когда по праздникам надевал свою «московскую» одежду – пальто с блестящими пряжками и смешную шляпу. Мы такие только на русских видели, когда они сюда приезжали на пароходе «Император». А отец вообще был для нас человеком удивительным. Деда Ханеца Вылки в то время уже не было в живых, а на плечи совсем еще молодого Тыко в 1911 году легла забота о старой матери, жене и шести детях погибшего брата Андрея.
Старшей дочери брата Анне в то время было почти 15, а молодому «отцу» только 24 года. После гибели Андрея по ненецким законам младший брат должен был взвалить на свои плечи заботу о его семье. Тыко так и сделал. Позднее он написал в Москву своему другу Василию Переплётчикову:
– Дорогой мой приятель. Жили мы с тобой дружно, все время вспоминаю Москву. Может, когда и приеду. Теперь не могу, брат у меня патроном застрелился. Остались жена, дети – одни девушки и мать старая.
Это Анна, Александра, Елена, Пелагея, Ирина и Ольга, а потом появятся еще и его долгожданные сыновья – Афоня, Иван и Осип. И обо всем этом многочисленном семействе нужно было заботиться.

Отрочество на земле предков
Ольга Андреевна рассказывала, что никто из детей не чувствовал себя неродным ребенком. Илья Константинович был заботливым, любящим отцом и в те годы еще умел шутить и смеяться от души. Он с удовольствием рассказывал всем желающим о своей городской жизни. Например, о том, как вместе с другом Русановым они ездили на трамвае по Москве, и что он никак не мог накататься и понять, как же может эта махина ездить сама по себе на электричестве. Русанов каждый раз объяснял ему – он вообще был терпеливым человеком – а Тыко не верил.
Точно так же потом и самому Вылке не верили его земляки, когда он про эти трамваи рассказывал. Как смеялись в 1911 году ненцы, когда он пытался им объяснить силу электричества, потому что для них огонь и свет существовали лишь в одном виде – это свет солнца и огонь лучины. А от них, как известно, трамвай по железным рельсам не поедет. С восторгом и любопытством его рассказы слушали только дети, видимо, повествования «о большом каменном городе» напоминали им сказку.
Шло время, дети свои и факторские вырастали (тогда ненцы на Новой Земле жили на факториях), но все равно просили снова и снова повторять «байки» про свет, который берется ниоткуда, и колесницы, которые везут людей без собак и оленей. Рассказы повторялись, но это нисколько не снижало их значимости: мужчины снова недоверчиво молчали, женщины смущенно улыбались, прикрывая лица платками, и только многочисленная детвора восхищенно смотрела на «великого сказочника». И Тыко улыбался...
Ольга Андреевна рассказывала, что они с сестрами и братьями даже ревновали его к тем, кто слишком часто слушал его рассказы. Хотелось, чтобы это было только их достоянием. Но отец был добр и щедр.
Только когда он вспоминал о Русанове, лицо его становилось грустным.
Это потом, в 40-е годы, когда ему уже было за 40, Тыко Вылка научится и моторы чинить, и электродвижки запускать, и первую электрическую лампочку в новом поселке на Новой Земле включит. И факторию назовет именем своего лучшего друга Владимира Русанова, потому что так и не смирится с его потерей.
По словам Ольги Андреевны, дети на Новой Земле взрослели быстро: родители учили их с малых лет выживать в суровых арктических условиях. Например, сама Ольга к 10 годам умела и гагачий пух собирать, и рыбачить на озерах, шкуры разделывать, сало нерпичье и оленье в бочки закатывать, шить тобаки и верхнюю меховую одежду, да мало ли еще что. А ее старшие сестры – 13-летняя Ирина и 15-летняя Анна – ходили на охоту с отцовскими винчестерами, благо в семье их было более десятка. И если девочки охотились на более мелкую дичь, то сама Парасковия вместе с мужем и на моржа, и на диких оленей, и на медведя ходила. И, по воспоминаниям родных, стреляла прекрасно, силки и капканы ставила на лис и песцов так умело, что почти всегда приходила с добычей.
Все новоземельцы четко знали с раннего детства: чтобы выжить, нужно работать, уметь и знать. Дети впитывали с молоком матери все житейские премудрости и выживали. Ольга Андреевна вспоминала, что отец Тыко Вылка всегда повторял младшим: хотите жить – запоминайте. И они запоминали, умели в пятилетнем возрасте ориентироваться на заснеженных просторах Новой Земли. Удивительное дело: никто из новоземельских малышей никогда не терялся в тундре, они всегда находили дорогу к родному чуму или дому! И, как взрослые, умели ориентироваться по солнцу, линии горизонта и ветру.
– Однажды мама послала меня с маленьким братом за оленьим салом, оно хранилось на фактории на складе у тогдашнего начальника Нилова (меня всегда восхищало, как моя собеседница помнила все имена, фамилии, даты и названия судов, которые в разное время проходили мимо Новой Земли), это была зима 1918 года, – рассказывала Ольга Андреевна. – Мы тогда о революции никакой не слышали. Отец наш Тыко Вылка тоже ничего не слышал об этом, потому что ушел на зимний промысел на морского зверя. Мне было семь лет, а младшему брату – четыре, это был Афоня (Опоня), первенец Тыко Вылки.
Мама осталась готовить обед, потому что с охоты в это время должны были прийти мужчины. Она варила мясо, а сало (дор) нужно было, чтобы лепешки испечь. Пошли мы с братом вдвоем: он маленький, по сугробам идет медленно. Вместо получаса до Ниловской фактории мы добирались, наверное, больше часа. Ушли, еще было светло, сало взяли, стало смеркаться, а назад пошли – началась метель и опустилась «большая ночь». Что делать?
Кругом вообще ничего не видно! Брат, хоть и мальчик, начал хныкать, а я, старшая, должна дойти сама и Афоню довести. Пока шли, брат провалился в расщелину. Когда я его вытаскивала, оказывается, выронила олений жир. На улице стало совсем темно, я вспомнила, что идти надо вдоль горизонта: море слева – земля справа. Потом нужно к запаху дыма прислушаться, голос подать, наши новоземельские собаки были научены на человеческий голос реагировать. Крикнешь, а они начинают хором лаять: не одну человеческую жизнь они так спасли. Так мы с братом и дошли до дома.
Мама говорит, чтобы я сало доставала, а то пора уже и хлеб печь. Я руку под паницу сунула, а жира оленьего там нет. Что делать? Выбежала на улицу и начала искать «драгоценную» потерю. Собаку свою Икоця – так я ее назвала – взяла с собой, она – подарок отца Тыко Вылки. Вместе с нею по сугробам идем – ищем.
Я-то знаю, что ищу, а он ведь не знает, вдруг найдет и съест. Икоця нашел, но не съел! Долго лаял, пока я на своих коротких ногах до него не доползла. Потом до дома меня довел. Какие же умные собаки у нас были на Новой Земле, какие же верные! Мы пришли очень быстро, я зашла в дом, а мама говорит: «Долго же ты за жиром ходила, играла, наверное, с собаками на улице?» А я ничего не сказала, не привыкла, чтобы меня жалели. Знала бы она...»

Слово о потерянной земле
Ольга Андреевна, все ее родные и тем более сам Тыко Вылка никогда не думали, что им придется покинуть Новую Землю – так много было связано с нею, так много памятных встреч и событий здесь происходило в разное время. Новая Земля для большинства ее жителей была территорией, которая охраняла и оберегала их от бед и потерь, землей их предков. И вот в 1953 году им впервые сообщили, что эту землю у них отнимают.
Новая Земля была родиной для многих ненецких родов. До сих пор внуки и правнуки вынужденных переселенцев продолжают считать ее своей. 104 семьи были вывезены с острова после принятия решения об открытии полигона.
Их навсегда лишили родины, но даже сейчас, живя на Колгуеве, в Нарьян-Маре или Красном, бывшие новоземельцы тоскуют о своей навсегда потерянной Едэй Я.
Восточная мудрость гласит: «Беда, если ты потерял свободу и честь! Но нет горя горше, чем потеря Родины».
А ненецкий поэт Юрий Вэлла об этом писал так:
К кому обратиться мне,
Выжившему сегодня
к несчастью своему?
Реки, озера и моря
Замучены.
О, тундра!
Мать народа моего.
Сегодня я иду к тебе в Заполярье.
К тому, что от тебя осталось, спешу.
Дай мне в подарок последний глоток
Свежего воздуха.
Дай мне в подарок последний глоток
Чистого чувства.
Дай мне хоть раз увидеть,
Как солнце коснется
Прищуренных глаз твоих,
Осиротевшая тундра!
Но перед самым закатом
Земля встречает меня
Радиоактивным сиянием
И ядовитым
Кислотным дождем...

1991 год – «Вести из стойбища»

Мы плакали, покидая родину…
– Нам никто не говорил, что тут будут строить полигон, – вспоминала Ольга Ледкова. – Просто сказали, что скоро здесь жить будет нельзя. Мол, противогазов на всех не напасешься, поэтому будем вас с острова вывозить. Это было в 1955 году. Отец мой Тыко Вылка тогда уже на пенсии был и из Архангельска написал, чтоб мы готовились, вещи собирали. «Личное имущество подготовьте и все, что добыли на охоте и морском промысле, потому что в Архангельске в заготконторе вам за это деньги заплатят», – говорил он.
Год тогда очень удачный оказался. Только наша семья четыре бочки сала натопила, 800 шкур нерпы и морского зайца приготовили для сдачи государству. Мы начали специального распоряжения ждать, только нас тогда на год в покое оставили. Мы вещи снова распаковали и стали жить как прежде. Надеялись, что забыли про нас. Но 10 июня 1956 года военные начали у всех отнимать собак. Сказали, что увезут их в Белушку и там зимой ездить на них будут. А нам, мол, они больше не понадобятся. У нас в семье 21 собака была. Они были хорошо обучены: на острове собака – не только главный транспорт, но и незаменимый помощник. Собак наших забрали, на баржу погрузили, а увезли не в Белушку, а в поселок Крестовый. Там их просто расстреляли всех и в море побросали. Больше ста обученных собак уничтожили! Когда сын с дочкой об этом узнали, сильно плакали. А куда денешься, кто нас спрашивал-то, чего мы хотим…
У нас тогда по всему острову промысловые бригады работали: мы в поселке Русанова, другие в Больших и Малых Кармакулах, в Белушье, Крестовой, Наволоке, Русской гавани. Народа было много, почти все на Новой Земле родились, поэтому никто уезжать не хотел. 15 июля 1957 года из Архангельска пришла официальная телеграмма, что все должны быть готовы к отъезду. В то время на Новой Земле уже произвели два взрыва. Один – в сентябре 1955-го.
Мы с братом на Чёрной губе в то время морзверя промышляли. Три дня жили на островах, и о взрыве ничего не слышали. Наших-то всех предупредили, велели, чтоб из дома не выходили сутки, чтоб окна закрыли, двери заперли на замок и печи не топили. У нас пекарь была Таисья Иванова, так она после прихода военных так напугалась, что водой печь свою загасила, а хлеб достать из печи забыла. Людей без хлеба оставила. А мы с братом ничего не знали. С моря возвращаемся. Вода вдруг как забурлит, и нашу моторку вверх подняло, вокруг все видно стало сразу. Мы корабли на море увидели – они вокруг острова стояли на якорях. Брат говорит, что это кит или огромный морж под нами проплыл, и нас вверх поднял.
Мы взрыва-то никакого не слышали, а когда домой приехали на нас все как на ненормальных глядят. Говорят, вы прямо во время взрыва по морю ехали, а мы им не поверили, так как никакого огня не видели. Потом-то, когда военные в белых халатах появились и про все начали спрашивать, нам поверить пришлось. Я так не хотела ехать, что даже вещи упаковывать не стала. Думала, лучше здесь умереть. После получения телеграммы мои бедные муж с сыном все сами упаковывали.
Я до последнего никак не верила, что нас с родины нашей гонят, даже личную одежду свою специально не зашивала в тюки. А потом приехали инспекторы – два человека. Они должны были следить за тем, чтобы все спокойно проходило, они и помогли мужу с сыном вещи зашить. Так перед глазами до сих пор и стоит, как мы сидим рядом с бочками и мешками, своей участи ждем.
В 1957 году всех новоземельцев в одном месте собрали – в поселке Лагерный. Всю Новую Землю вместе в военных бараках поселили до прихода парохода. Боялись, чтобы народ не разбежался никуда. А незадолго до этого они снова произвели взрыв. Вот его-то мы все слышали. Как будто скалы задрожали, помню, но огня опять видно не было. Мы удивлялись: все трясется, стекла звенят, а ни огня, ни дыма. Но только мы тогда в Лагерном сильно все заболели – рвота, кишечные проблемы. Врачи военные приехали, нас осмотрели и сказали, что это все из-за воды. Неделю нас никуда не выпускали, таблетками лечили, и все прошло.
Я до сих пор всех своих земляков-новоземельцев вспоминаю, раньше мы в гости друг к другу ездили, а теперь уже в живых никого, кажется, и не осталось. По крайне мере, те, кто со мной в Лагерном бараке вместе жили, уже все умерли. И все – от рака. Уже в 1976 году никого из них в живых не было. Думаю, это все из-за взрывов, ведь военные производили их совсем близко.

P.S. Этот разговор с Ольгой Андреевной Ледковой состоялся у меня в 1993 году, после неудачной попытки бывших новоземельцев попасть на родину на теплоходе «Анна Ахматова». Ее не стало 25 декабря 1999 года, и только магнитофонные записи хранят ее тихий голос, с печалью и любовью рассказывающий о Едэй Я, Новой Земле – острове жизни, поневоле превратившемся в архипелаг смерти, символ беды и тревоги нашей.