Мы продолжаем публиковать воспоминания бывшей жительницы нашего города Варвары Бухариной

Прошлый рассказ «Все вы – это немного я» вызвал живой интерес читателей. На этот раз авторский текст сопровождается интересными и трогательными авторскими рисунками.

Уже много лет Нарьян-Мар уходит, уходит из моей жизни. И вот, когда, казалось, совсем ушёл, стал часто вспоминаться.

Мне нравится произносить это слово «Нарьян-Мар». В нём все согласные сонорные. Это любопытно: так много согласных, и все сонорные, производимые без бурного потока воздуха. Звуки, не имеющие глухой пары. Слово получается звонкое, но не шумное. И это перекатистое «рьян» посередине...

Я родилась в Нарьян-Маре, провела в нём детство. Провела меньшую часть своей жизни. Но, как выясняется, это важная часть. Как выясняется, всё оттуда. Всё первое, самое сильное, случилось там, в детстве, в Нарьян-Маре.

Самое безудержное невыразимое необоснованное счастье. Было так счастливо, что я думала, не выдержу его, разлечусь на тысячу искрящихся кусочков. Я тогда написала: «Сегодня воскресенье, и вся я в настроенье!». Потом ещё много рифмованных строк, наивно пытающихся выразить всеобъемлющее ощущение счастья.

Самые страшные страхи. Наверно, это был даже ужас. Иногда ночью просыпалась от страха и сидела на полу у маминой кровати, смотрела на её свисающую руку и ждала, когда мама шевельнёт во сне рукой или хотя бы пальцем. Я очень боялась потерять маму.

Самые болезненные обиды. Не хочу даже вспоминать. Но никогда больше, во взрослой жизни, не было так обидно, как в детстве.

Самые большие открытия. Всё самое-самое было тогда и там – в детстве в Нарьян-Маре.

Весь мир был – Нарьян-Мар. Другого мира и не существовало. То, что писали в учебниках и книгах о городах и странах, представлялось просто увлекательными легендами, существую-
щими только в учебниках и книгах и придуманными именно только для учебников и книг.

А реальный – только Нарьян-Мар, наш Макондо, создавший нас теми, кем мы стали. (Макондо – вымышленный город в Колумбии, фигурирующий в романе Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества».)

Потом, когда я покинула Север и увидела другой мир и других людей, я всюду чувствовала, что я немного не такая, как те, кто не жил в Нарьян-Маре.

Да никак не могу я быть, как те, у кого в детстве были поезда (всю последующую жизнь, как будто в качестве компенсации, я жила рядом с железными дорогами и бесконечно слышала «путь далёк – путь далёк» проходящих поездов). Не могу быть как те, в чьём детстве было мороженое (так и не сумела потом полюбить его, навыка нет), у кого в детстве были голуби и белки, подснежники весной, жара летом, да и само регулярное обещанное лето.

Не могу я быть как те, кто не знает, что такое тундра летом с видимым горизонтом на все четыре стороны. Может, это и было-то один-два раза, но невозможно забыть это чувство, когда взрослые исчезли за горизонтом, исчезли все звуки, и ты ощущаешь себя первым и последним человеком на Земле. Словно ничего не существовало до этого момента и ничего не будет после. Остановившаяся вечность. Безмерное чувство одиночества, вызывающее восторг и ужас.

Не могу быть как те, кого воспитательница в детском саду не водила на лыжную прогулку в соседнюю деревню, далеко, за реку. Как те, кто не знает, что такое, когда всё лето – день и всю зиму – ночь; кто по дороге из школы не лежал в сугробе на спине и не кричал северному сиянию. Вообще-то нужно свистеть, но если не умеешь свистеть, то можно и кричать; кто не знает такие морозы, когда слёзы замерзают прямо в глазах, не успев скатиться.

Одно из главных летних развлечений – мы гуляли по трубе. Длинная-длинная труба (или так только казалось в детстве, все тогда было длинным, широким и огромным) начиналась где-то за третьей школой и шла до реки. Вокруг было болото или, по крайней мере, какая-то вода, до половины закрывающая трубу, и какие-то высокие травы, растущие прямо в воде. И там были эти странные белые цветочки (никогда и нигде больше их не встречала), кусочки ватки на стеблях.

Если бы мама знала про эти наши прогулки... Очевидно, это было опасно. Труба шириной в одного человека, а вокруг вода. Как-то одна девочка уронила туфлю в воду, и всё, больше мы её не видели, туфлю, конечно, не девочку.

Если вдруг на трубе человек, идущий навстречу, то тут никак не разойтись. Надо кому-то поворачивать и кому-то идти обратно, а труба очень длинная. И скользкая, надо думать, ведь кругом вода. Эта опасность придавала азарта прогулкам.

Сейчас, знаю, нет уже никакой трубы и нет уже болота. На том месте давно стоят дома, и проходит нормальная дорога. И где только сейчас дети гуляют?..

Самое долгое и увлекательное путешествие – в посёлок Искателей. Из Кармановки – с пересадкой, на двух автобусах. Сначала на маленьком, рыжем, квадратном. Потом – на большом с красной полоской, почти туристическом. Это было так невероятно далеко, что к этой поездке готовились, её планировали, с бухты-барахты туда не поедешь.

Искатели – другой мир. Там другие запахи и люди, там даже немного по-другому разговаривали. В Искателях мы покупали пирожные – эклеры. Словом, поездка в Искатели – это было приключение.

Что уж говорить о загадочном и манящем слове «Стерлитамак». Как-то мама сказала вскользь, что в Стерлитамаке у нас есть какие-то родственники, и можно было бы к ним съездить в гости. Долгие годы потом Стерлитамак казался мне далёкой загадочной планетой, на которой я когда-нибудь обязательно побываю, если она всё-таки реально существует, во что не очень-то верилось. Стерлитамак был моей задушевной мечтой.

Потом я выросла и узнала, что Стерлитамак – небольшой городок в Башкирии. Я никогда не была там. И не хочу.

Стерлитамак исполнил свою роль. Роль прекрасной мечты, которая иногда здорово помогала мне. В детстве я довольно часто и подолгу лежала в больнице. Больница была старая, деревянная. И всё время, запомнилось, там был карантин, не пускали посетителей, и даже не выпускали из палаты. Было очень одиноко. Как-то мы своей девчачьей палатой затеяли тайную переписку с соседней мальчишеской палатой. Я переписывалась с каким-то мальчишкой из Оксино. Иногда так долго лежала в больнице, что, вернувшись, не узнавала свой дом, снова знакомилась с предметами. Было тяжело в больнице, без мамы, со злющими медсёстрами, которых боялась. И тогда я мечтала о прекрасном несбыточном Стерлитамаке.

Ещё мне припоминается здание аэропорта, старое, пыльное, деревянное. Помнится, мы, дети, сидели на полу, потому что не было свободных мест, в помещении было полно народу. Рейсы задерживали по метеоусловиям. Почему-то помнится, что рейсы всё время задерживали.

Потом, когда я прилетала в Нарьян-Мар уже взрослой у меня всегда непонятно откуда возникал подспудный страх, что я не смогу больше выбраться. Так и буду сидеть на пыльном деревянном полу в душном зале и бесконечно ждать рейс, откладываемый по метеоусловиям. А метеоусловия в Нарьян-Маре всегда были полны сюрпризов, это да.

Помню, было очень большое наводнение, и мы, как в Венеции, перемещались по городу на лодках. Помню такой гололёд, что я, выйдя из своего подъезда, поскользнулась, упала и покатилась по безграничному катку, пока не упёрлась в первое препятствие, сарай напротив дома. Конечно, помню лютые морозы, когда нам отменяли занятия в школе, и мы, счастливые, неслись гулять.

Помню, как мы семьёй пошли на кладбище. Это было летом. Неожиданно случилась невероятная жара. И был сильный горячий ветер, как в Африке. Он хлестал по ногам, по рукам, по лицу. Такие были необычные ощущения для нарьян-марского человека. Решили идти пешком, потому что, когда ещё удастся прогуляться по такой жаре. Может, не один год пройдёт до следующего раза. А может, и не одна жизнь.

Сгорели нещадно все части тела, по которым неистово хлестал нездешний горячий ветер. С солнцем, конечно, мы обращаться не умели. С морозом – пожалуйста. А вот с солнцем – нет.

Потом, гораздо позже, я встречала ветра и погорячее. Но я уже была готова, уже получила свои первые ожоги в Нарьян-Маре.

Вот, вспоминаю, и кажется, всё это было не со мной, как будто всплывает в памяти давно просмотренный фильм.

И надо бы проститься со всем этим.

Прощаюсь всё время с чем-то важным и никак не могу проститься.

«Господи, как умирать надоело» (Барон Мюнхгаузен)

Варвара Бухарина,

уроженка Нарьян-Мара