Каратайские встречи. Продолжение
Дед Андрей оторвался наконец от окошка, выглядывая, не идёт ли кто по улице – в магазин ли, в сельсовет…
Мало ли куда народу и в такой денёк потребно, – вот и ходи, не ленись, покуда ноги носят, покуда не ушли годочки твои в «даль светлую».
–Эх-хе-хе, чтой-то зябко у нас, навроде как, а, Муртейко? Молчишь? А чего же к печке-то жмёсси, коли несогласный со мной? Ну, да не боись, сей же час мы её, родимую, растопим – куды же без печуры-то...
Дед, кряхтя, достал из запечья пару подсушенных аж до звона поленьев, дарящих ласковое тепло руке, и принялся строгать лучинки. Да бережно так водил острейшим ножом охотничьим, словно строганинку готовил на завтрак из чира, замороженного до звона опять же, – лучинки получались тонюсенькие, курчавились, как кудряшки у ребёнка.
Дети
– Это постой-ка, паря, это у которого из робят кудряшки-то вились, дай бог памяти? – сам же себя и озадачил вдруг, покуда руки продолжали делать дело своё. – Это у Миши, навроде, – у старшенького, что утонул-то, сердешный, в 46 лет – мало пожил, однако. Или у Ивана? Ну, придёт Иван – спросим. Что не у Людмилы кудряшки-то вились – помню, ага, болезная она была, в Амдерме умерла, царствие небесное. Кажись, Муртей, у Аллы они были, кудряшки-те, Алла ноне в Вологде. Ничего, заскочат на огонёк к батьке Эльвира с Катей – у них и спросим, Муртей Котофеич, не боись. Во, глянь, как занялись-то весело дровишки наши, придвигайся к теплу, печка – в избе хозяйка, куды ж без неё. Чего там батареи твои...
…Шестерых детей воспитал дед Андрей. У старшего, Ивана, выросли уж двое сыновей: Андрей учится в Нарьян-Маре, а Павел участвует в СВО, в прошлом году приезжал герой, пехотинец-штурмовик, на побывку. Дедова гордость. Потому и вглядывался пристально в окошко дед – не зайдёт ли кто проходящий да расскажет о новостях с фронта, самому-то картинку в телевизоре не разглядеть уж, плохи глаза стали – ушли юные годочки...
Где родился, там и пригодился
Здесь, в Каратайке, родился ещё до войны, в 1938-м году. 85 годочков – как с куста... Кадровый охотник и рыбак Андрей Иванович Чупров. Родился и вырос, работал всюду, где нужны были его крепкие руки – и на стройке, и на забое оленей.
– Родители, вишь, были оленеводы. И строили тоже – лес сплавный добывали и строили, ага. Кочевали с оленями близ Нарьян-Мара, и дальше по тундре, до Ижмы – райцентра. Тундра у нас широка. В Ижме-реке рыбу неводили. Отец-то мой в 41-м ушёл на фронт, на Ленинградском направлении воевал, там и пропал без вести. Сосед наш, Митрофан Хозяинов, бывший в плену немецком, в лагере военнопленных на Украине, рассказывал, что вроде как видел отца мельком в одном из бараков. Митрофана с другими пленными уже везли на барже, видать по всему – топить хотели немцы, но отбили судно, немцы бежали, многие узники на радостях кидались в воду, но доплывали до берега не все – много утонуло. Митрофана тогда списали из армии – в тылу тоже мужики нужны. Он, Митрофан-то, ещё долго жил, уже мне с ним довелось работать на сплаве. А дети его уехали...
Его университеты
Тяжело жили без отца, впроголодь – бывало, дети хлеб во рту держали долго, не проглатывая, чтобы вкус его прочувствовать, чтоб дольше держался. Выручали добытые с большим трудом рябчики, зайцы. Учился Андрюша в начальной школе в Каратайке, потом – интернат в Амдерме, окончил семь классов.
Матери рано начал помогать: совсем мальцом месил глину, заготавливал дрова, отопление-то печное. Работал в Каратайке – летом на сплаве, зимой охотился. С бота выгружали грузы, возили в Каратайку – мешки по 70 килограммов, их надо было с бота – на подводу... Зимой возили товары и продукты с Синькина Носа на оленях – разгружали пароходы. Два старших брата – Иван и Митрофан – в детстве умерли. Выжили Андрей, младший, и сёстры Саша и Дуся. Дуся жила в Нарьян-Маре, умерла давненько уж, а Саша скончалась в позапрошлом году.
– А главное занятие – охота, известное дело, Муртейко. Пушнина – это же валюта голимая. Заяц, горностай, песец, лиса, волк, росомаха – они нас товарами и снабжали, стало быть. Звероферма была знатная. Пушнина, ага. А ещё – морской зверь. Оленеводы приезжали из тундры, меняли мясо на нерпу – кожа их хороша на тобоки да торбаса, упряжь ещё из неё они мастерили – прочная кожа-то. У нас основной транспорт был – собаки. Кормили их зайцами, требухой от забоя оленей, морскими зайцами – лахтаками. Собаки у меня были до конца, да. Снегоход-то я купил только в 1980 году – недавно, можно сказать, по моим меркам-то. Работал охотником до 1996 года – покуда не отменили приём пушнины.... А песцов ноне развелось – что ты! Раньше-то их добытчики регулировали, особо не размножишься. Да и петлями зайцев-то ловили – он в таком разе не орёт, и песец не придёт. А в капкане зайца мигом песцы съедают – он, попавшись, верещит, да и капкан звенит – как нарочно песца зовёт на обед. Вот и получается, что охотники сами же песцов и подкармливают – чего же не размножиться-то...
Хозяин своей земли
…Мне уже кажется, что таким, как Андрей Иванович, я и представлял себе в детстве старика из повести Мамина-Сибиряка «Зимовье на Студёной»... Небольшенький, сухонький, но ещё крепкий, глубоко посаженные глаза смотрят из-под кустистых бровей живо, умно и с лукавинкой, но по-доброму. В избе чисто, прибрано, печь-хозяйка разгорается, одаряя уютом.
Дед-хозяин вновь всматривается, по-детски заслоняясь ладошками, в заледеневшее окошко, за которым тьма уже сгущается. Что видит? Тундру родную в низовьях Печоры, тропу ли охотничью и себя на ней – молодого, быстроногого...
– Весело мы жили, паря. И работали, и отдыхали – всё с огоньком. Душа горела, азарт был. Хотя лишнего мы не стреляли, не то, что сейчас – бьют без меры, везде бросают. На линьку гусей я за сорок километров ходил, к утру возвращался – аж сухожилия тянет, спасу нет! Ничего, сдюживал – зря, что ли, в армии у меня был первый разряд по лыжам. Через «коня» и «козла» разом перепрыгивал! Морского зверя промышляли в устье Каратайки – не ближний свет. При приливе лахтаки заходят в реку, а при отливе уходят с водой. Зимой жир у него в четыре пальца толщиной – не тонет подстреленный, а осенью может и утонуть – надо быстрей вытаскивать, вот и приходилось шевелиться.
Андрей Иванович в свои 85 лет прекрасно помнит тех, с кем работал бок о бок, чьи имена, как передовиков производства, были на страницах газет и на слуху у земляков. Это знаменитый оленевод, бригадир стада № 1
Василий Иванович Рочев, знатный рыбак Семён Петрович Филиппов, знатный охотник, награждённый орденом Ленина, – Анна Филиппова, и её сын, тоже знаменитый охотник, – Иван Филиппов. И, разумеется, знатный охотник Агафья Тимофеевна Артеева – двоюродная сестра Андрея Ивановича.
– Свободное время? Да, было. Гонки на оленях, соревнования по стрельбе. Летом – городки, волейбол. На День молодёжи – все, как один! Суббота, воскресенье – на ура проводили, пусть и в подпитии иной раз да через раз. Была бы работа – человек будет весел. Сейчас лыжника-то и не увидишь, а раньше дети бегали – прям птичий базар, горка ледяная аж отшлифована. А мы в Амдерме из реек делали коньки, в хоккей играли. Всё на нет идёт...
Призвали Андрея в армию в 1957-м. После двухлетней службы вернулся домой, ни минуты не раздумывал. Хотя парни в ожидании дембеля любили рассматривать и обсуждать варианты, куда податься после службы –молодых отовсюду звали-приглашали на стройки.
Здесь же, в Каратайке, и женился в 24 года. Жена Валентина Захаровна, с которой прожили в согласии без малого шесть десятков лет, покинула этот мир два года назад.
– Один остался из ровесников, все умерли. По 70 человек в бригаде на выгрузке работали, почти никто из них и до пенсии не дожил. Я работать любил, дома не посиживал. Детей вот вырастил... Нет, я не жалуюсь.
Покидая тёплый дом Андрея Ивановича и Муртейки, хотел было рассмотреть получше и, того пуще, сфотографировать замеченные при входе на стене в сенях потёртые, заслуженные, но ещё вполне, видимо, рабочие широкие охотничьи лыжи хозяина, настоящие, подбитые камусом. Но уже совсем стемнело, выключателя не нашёл и не стал беспокоить хозяина – знаю: сидит он теперь с котофеем на коленях, смотрит из-под кустистых своих бровей в одну точку куда-то далеко-далеко – туда, куда и на его замечательных лыжах не добраться... И улыбается в седой ус, конечно, – лукаво и по-доброму.
