Появление нового фильма нам показалось отличным поводом, чтобы вновь встретиться с уроженцем округа, режиссёром Олегом Трофимом и сверить часы. Что из этого получилось — читайте в материале.

Недавно состоялась премьера фильма «Гром: Трудное детство». В нём показаны судьба и характер Игоря Грома (главного героя франшизы «Майор Гром») в антураже фантасмагорических 90-х, на которые выпала его юность.

Кино получилось стильное, динамичное и душевное. Финал – шокирующий и сильный.

Это не лечится, но это весело

– Олег, ты говорил, что в работе над каждым фильмом у тебя был вызов. В фильме «Лёд» – сделать свой первый полнометражный фильм. В «Майоре Гром: Чумной доктор» – первый в России кинокомикс, технически сложный экшен. А в «Трудном детстве» какой был для тебя вызов?

– Сделать инди-драму в рамках жанра кинокомикса. Это мой первый опыт в полноценной драме. Канва «Трудного детства» такая: два человека, отец и сын находятся в одной квартире и переживают свою историю. Всё остальное – борьба со злодеем Анубисом, стилистика эпохи 90-х, детективный сюжет – это лишь декорация, украшения. Самое главное происходит там, в этой камерной питерской квартире между двумя близкими людьми. История отца, который очень хочет сделать своего ребёнка счастливым, но выбирает неправильный путь.

Выполнить такую задачу, да ещё и в рамках развлекательной формы, мне было очень интересно. И вроде сработало, многие в конце плачут, это хороший показатель.

Но самый главный вызов – сделать то, что я ещё не делал. Это первый фильм, который более похож на мои авторские музыкальные видео. Сложно было бы угадать, что один и тот же человек делал клипы для Сироткина, Антохи МС и фильмы «Лёд» и «Майор Гром». Это как будто разные люди. В «Трудном детстве» у меня был внутренний вызов попытаться соединить моё представление о качественном кинематографе и хорошей декоративной авторской работе с художественной точки зрения. Абсолютно моя внутренняя история, которая не касается зрителя. Вызов – делать кино, которое всё больше и больше приближалось бы к тому, что у меня внутри.

– Концепция вызова для тебя важна для работы?

– Да, абсолютно. Иначе бы я не переехал из Нарьян-Мара, а потом из Питера. Никогда бы не взялся за кино. Это больная страсть доказать себе и окружающему миру что-то. Честно говоря, какая-то болезненная история.

– Но получается, что она работает. Для движения вперёд тебе нужно постоянно искать вызов.

– Я ходил к психоаналитику. Мы поработали над этим. В общем, это не лечится (смеётся). Но это весело! «Это не лечится, но это весело» – хороший заголовок, кстати, был бы.

– Над заголовком подумаем. А вот раз заговорили про терапию… В финальной сцене буквально сердце разрывается от эмоций, но тут же герой произносит освобождающую от этой боли фразу. Получилось сильно и тонко.

– Мы рассказываем о ребёнке, который пережил страшную трагедию. Да и мы подсказываем, что ему действительно не очень удаётся её пережить. Но в конце он делает шаг в сторону из за­мкнутого круга, обратившись к своему детскому нутру, мечтам. Финал неожиданный и тяжёлый, но в итоге получился добрым. И этот город с алым рассветом, сулящий не иллюзии, а новое начало и нежность, которую этот мир может тебе подарить при всей своей жёсткости. И эта музыка, которую Серёжа Сироткин написал специально для нашего фильма. Она подсказывает, что надежда есть.

Я рад, что мне удалось вывести зрителя из этой трагической истории с таким настроем: «Всё может поменяться, лишь бы рядом был близкий человек, который может обнять тебя за плечи и помолчать вместе с тобой». Про это многие мне писали и благодарили. За то чувство, которое остаётся, сложное чувство. Это сложное ощущение с привкусом рассвета.

– Ты говоришь, что отец Игоря Грома, Костя, выбрал неверный путь. Почему? У него есть миссия – освободить город от преступности. Он ей фанатично следует. Разве он смог бы остаться собой, если бы не шёл этим путём?

– Да, он не был бы самим собой. А что такое быть самим собой? Это очень специфическая вещь. Он просто не самый хороший отец. Хотя очень хочет им быть, просто не понимает и не знает как. Все отцы сталкиваются с этим. Пропадая на работе, находя тысячи причин, почему мы должны быть там, а не дома. В итоге мы приходим к тому, что по-настоящему важно – быть со своим ребёнком. Невозможно сделать его счастливым, отражённым действием. Костя думает, что, освободив город от преступности, обеспечив Игорю безопасность, подарит ему счастье, отдаст ему себя. И он одержим этой идеей, ради которой жертвует тем, что действительно принесло бы им близость.

Мне нравится во вселенной «Грома», что там ни один из персонажей не является объективно положительным. Здесь я вижу, что они все неправы. Они живут в некой симулякре. 90-е мне кажутся благодатной площадкой, чтобы рассказать об их истории. Потому что я представил эту эпоху как пространство иллюзий, обмана, фейковые бренды, фейковые стремления. У всего есть оборотная сторона, которая не сулит тебе ничего хорошего. Такое было время. Распутица на распутье, где завязли все наши герои. Мало кто выбрался.

– А как бы ты сформулировал трагедию Игоря Грома?

– У него, кстати, тоже похожая история. Он хочет сблизиться с отцом, выбирает неверный путь и становится сам аватаром отца, а не собой настоящим. Эта история понятна в жизни, многие переживают эти вещи и без таких травм. Мы понимаем, что он находится в этой тяге, в этом стремлении приблизиться к отцу, быть с ним рядом, быть с ним одним целым. В итоге оказывается в некоем запределье. Это стало главным движком его будущей судьбы, его сознания, он стал таким, как его отец для того, чтобы быть с ним ближе.

Но это не является решением, в этом вся драма. Мы должны обрести себя, найти самих себя, обрести свою душу. В конце мы видим, что Игорь делает шаг в эту сторону, появляется надежда.

Вся жизнь – сёрфинг

– Как у тебя было с надеждой, когда во время съёмок у Кая Гетца (исполнитель роли Игоря Грома в детстве) начал ломаться голос?

– Я тогда подумал, всё пропало. Мы много усилий приложили, чтобы записывать живой звук во время съёмок. Очень сложно добиться естественного звучания в студии. Когда ты стоишь в комфортном и замкнутом помещении перед микрофоном и смотришь в экран. Невероятно сложно в таких условиях прожить и заставить своё тело существовать в обстоятельствах сцены. Когда свистят пули или герой смотрит в глаза своему отцу.

Когда мы закончили монтаж, нам нужно было дописать пару каких-то реплик. И я понимаю, что голос Кая начинает ломаться, скрипеть, он сильно стал ниже. Мы пытались вписать его реплики, но это было бесполезно. Там был совсем мальчик, он как мышонок пищал, а тут уже парень. Это очень было слышно. Да, я думал, что всё пропало. Но к моему удивлению, Кай оказался настолько хорош, что даже с этим ломающимся и неуправляемым голосом, нашёл способ сохранить новый и интересный диапазон. При просмотре ловлю себя на мысли: не отличу, что это голос не со съёмок.

– То есть голос Кая вы переписали?

– Полностью! Он превзошёл все мыслимые ожидания. Он большой артист, верю, что у него огромное будущее.

– Часто приходится принимать непредсказуемость жизни и работать в тех условиях, что есть?

– Мы часто требуем от жизни многого. Самое страшное, когда мы от жизни требуем конкретики. Но она не даст ни конкретики, ни оправдания наших ожиданий. Вся жизнь – сёрфинг. Лёжа на доске, мы можем только услышать море, уловить его движение. Только тогда можно встать, найти с ним баланс и рвануть вперёд. Но подчинить себе стихию невозможно. Также и в кино, в работе над сценарием, своими персонажами, в работе со съёмочной группой. Это огромное количество людей и обстоятельств. Можно всё запланировать, всё придумать, но только чтобы потом понять, что именно у тебя ломается.

Воссоздать задуманное в точности невозможно. Поломанный голос Кая, его новые нотки, наоборот дали нам больше. Появился акцент на переходном возрасте, новые краски, которые ещё больше усилили эмоциональную составляющую персонажа. Получилось интереснее, чем я задумывал. Нужно учиться слышать жизнь, иначе она тебя сломает.

– До тебя наверняка доносится критика по фильму от зрителя. Многие не принимают, что это фантазия на тему 90-х, а не попытка реконструкции. Так же было и в прошлом фильме. Я лично от многих людей слышал: «Почему полицейские в Питере похожи на американских?»

– Да, а почему нет? Да и не американские они, они просто хорошо выглядят. Мы сделали качественную художественную работу как мастера-ремесленники. Я привык приукрашать мир хотя бы в своих мечтах. Очень хочется, чтобы наши полицейские выглядели так.

У нас не привыкли к жанровому кино. Нашему зрителю привычнее культура быта, реализма, документальность. В России выходят либо совсем сказки и фантастика, либо воссоздание реальности, «всё как в жизни». А преломление реальности, условные жанры и формы, конечно, нашему зрителю воспринимать очень сложно. Но потихонечку люди привыкают. Да и новое поколение подрастает, которое более открыто ко всему новому и необычному, к инаковости.

– В фильме множество отсылок к той эпохе и к Владу Листьеву, Кашпировскому, акциям Олега Кулика. Многим в душу запал ваш референс к фильму «Брат». А как тебе самому Балабанов и его творчество?

– Мне очень нравится. Это был великий мастер с уникальной эстетикой. Настоящий мыслитель, который очень многое рассказал нам о нас. Для меня «Груз 200» – его ключевая работа. Она тяжёлая, даже отвратительная, но при этом сильная. Настоящее искусство. Он исследовал те части нашей жизни, куда люди не хотят заходить даже мысленно.

Новое поколение, которое не стремится к звёздам, а идёт к своим интересам

– И героям, и актёрам по 13-14 лет. Такого же примерно возраста поклонники вселенной Майора Грома. Ты с ними последние годы много общаешься. Что можешь сказать про это поколение? Какие они?

– Ядро фандома у нас от 12 до 20 лет. Мне нравится общаться с ними. У меня есть телеграм-канал с чатом, где сейчас более 10 тысяч подписчиков. Из них 600 активно пишет в чате, это настоящие фанаты, которые сильно погружены во вселенную Майора Грома. Я вижу очень интересных людей. Творческие, наполненные, стремящиеся, готовые ко всему новому, придерживаются нормальных человеческих ценностей. Это новое поколение, которое не стремится к звёздам, а идёт к своим интересам. Будто бы в них больше любви, чем было в нас.

Я стал больше времени посвящать общению с поклонниками фильма. Понимаю, что это всё инвестиция в будущее. Это все люди, которые сейчас сильно вдохновлены. Показываю им рабочие моменты: что мы обсуждаем с Артёмом Габриеляном, артистами. Даём ребятам ощущение причастности. Показываем, что всё возможно. Не знаю, во что всё превратится в будущем, но сейчас это обширный кружок по интересам, при этом суперпозитивный, комфортный, и там как-то всё про любовь, интерес, про игру. Всё про жизнь.

Сейчас этим общением вокруг картины мы мотивируем их и вдохновляем. А потом эти подростки будут вдохновлять и мотивировать меня своими работами и идеями. Возможно, у кого-то из них я буду работать старый и никому не нужный. Приду, а они мне: «Да как же! Я рос на ваших фильмах». Сыграю у них сам себя или буду делать раскадровки (смеётся). Верю и знаю, что та энергия и открытость, которую я сейчас могу подарить поклонникам фильма, вернётся.

Они уже научились смотреть моё кино под необходимой оптикой, воспринимать его как конструктор, как связь вещей. Когда каждый элемент рассматривается как важная часть нарратива. И это действительно так, я так работаю, там практически нет случайных элементов. Мне важно было показать, что многие события, которые ждут нас впереди, дают о себе знать ещё до того, как мы представим себе об их существовании. И многие зрители обнаружили эти заметки о теме грядущей трагедии, и это всё молодёжь.

– В конце фильма у Игоря Грома спрашивают про мечты. Олег, а ты о чём мечтаешь?

– Мечтаю, чтобы сын у меня был счастливый. У меня, так же как и у Кости Грома, не всегда получается быть рядом с ним, к сожалению. Но я очень-очень стараюсь. Мечтаю быть счастливым и чтобы всё, что находится вокруг меня, пребывало в состоянии счастья. Ты счастлив, когда тебя окружают счастливые люди.