Верунчик
Верунчик – красивая женщина: синие большие глаза, приятный овал лица, детские припухлые губы. И мощь. Оно и понятно, мастер спорта по лыжам.
Как-то мы мчались по лесной дороге на ее «коробчонке» («семерка», изрядно поношенная). Машину занесло на обочину, и она нырнула в канаву. Верунчик под наши «охи и ахи», находит бревно, подсовывает его под колесо машины, упирается на него всей своей силой и … готово, машина вновь на дороге. И снова Верунчик за рулем и катит по прямой.
А вот личная жизнь у нее – сплошная кривая линия.
С мужьями Верунчику не везло, пожалуй, только с первым, от которого родила двух красавцев-сыновей. Второй и третий уходили из жизни быстро, неожиданно, и как-то непонятно.
Но Верунчик к их смерти не имела никакого отношения, строила свою кривую как умела, счастья бабьего хотелось…
Работала поваром, поднимала двоих сыновей. Тяжело было. Хорошие выросли парни, настоящие мужики. Следили за матерью, берегли ее, особенно, когда пьяная за руль садилась, до рукоприкладства доходило, ну и что, что мать, пьяная и за руль! Нет, не могли такого допустить ее мальчики.
Когда пацаны выросли, свекровь, мать первого мужа, попросила пожить у нее, помочь по хозяйству. А хозяйство – дом в Подмосковье, да кое-какая живность. Но болезнь подступила. Тяжело уходила свекровь. Верунчик ухаживала: мыла, убирала, стирала. Старуха под себя ходила, вонь в доме, а Верунчик знай свое дело: вымоет свекровь, чистое постелет, бережно уложит послушное тело. Воды в доме нет, принеси – вынеси, все Верунчик.
«Вот помру – хозяйство мое тебе достанется», – говорила бывало свекровь. И ведь сдержала свое слово, отписала Верке дом и землю.
Утром, после похорон, вышла Верунчик во двор босая, прошлась по земле влажной – благодать и радость на сердце: «Моя землица, моя родная, моя выстраданная».
Да, вот еще что. После того, как свекровь похоронили, бесшабашная и стремительная любовь приключилась у нее с первым мужем, сыном свекрови; закружился счастья хоровод в истосковавшейся Веркиной душе. Вот ведь как бывает. На дом и землю он не претендовал: «Твое это, Вера, заработала, да и мама так велела». Ну, что ж, мое, так мое. Купила Верунчик гусей, разводить задумала. Гуси – «народец» интересный. «Подойдешь к ним, радуются, гогочут, хорошо. А вот платье поменяла, не пускают, взбунтовались, орут, крыльями хлопают».
Ухаживает теперь Вера за Юлианом, дальним-дальним родственником.
А я вот что думаю: побольше бы Верунь таких на Руси великой, тогда не пришлось бы сдавать стариков в дома-интернаты. А Верунчик – она хорошо ухаживает, по-человечески: и рюмочку поднесет, и сытно накормит, и в чистоте содержит, и, главное, не брезгует. Одним словом, баба она русская.

Ульяна
Работа в ее жизни значила многое. Она отдавалась ей искренне и самозабвенно. А как только становилось скучно, говорила: «Ноги начали нести на работу медленно». И уходила, не раздумывая.
Трудилась в какой-то важной конторе, в гостинице администратором, экономистом на одном серьезном предприятии, но только до тех пор, пока шла на работу с удовольствием.
От мужей уходила сама, как и с работы – решительно и окончательно. От первого родила красавицу-дочку, от второго – «моего мальчика», – так чаще всего называла она сына. Натура сильная, волевая – она вычеркивала их из своей жизни, но в жизни детей они оставались отцами, хорошими отцами.
Вот и Нарьян-Мар покинула, когда поняла, что пора уезжать, несмотря на то, что родные могилы здесь, на краю земли. Такой уж она уродилась – истинная северянка с цыганскими жгучими глазами.
Переехав в другой город, она прошлась по отделам кадров. Но кадровички, как правило, выпускницы местного педагогического училища, увидев ее, красивую, смелую, уверенную в себе, да к тому же имеющую высшее экономическое образование, в один голос отвечали, что вакансий нет.
И вот случай. На комбинат требовался экономист, был объявлен конкурс. Ульяна идет в отдел кадров, ей, как всегда, отвечают «нет», и в этот момент появляется директор. Побеседовав с ней минут пять, он приказывает отозвать объявление о конкурсе из газеты: «Я Вас принимаю». Все, тяжелые времена безденежья закончились, впереди – новые люди, задачи, достижения.
Она часто бывала в Москве по делам комбината. «Что Вы там забыли в этом захолустье? Вы – такая умная и импозантная дама!». «Работаю», – скромно отвечала Ульяна.
Комбинат вскоре разорился, почти все работники были выброшены на улицу, Ульяна вместе со всеми. И все надо начинать сначала. Устроилась на этот раз директором магазина. Она изменила все, перевернув с ног на голову. Трепетное отношение к работе, забота о подчиненных, ясные цели – сыграли свою роль, и магазин стал лучшим в городе.
Но через некоторое время «ноги начали медленно нести» на работу. И задумалась Ульяна о пенсии: «Дети взрослые, я никому ничего не должна». «Почему?» – удивлялась я. «А мне уже скучно, все, что можно – сделала, выше уже не прыгнешь, скучно. С внучкой буду нянчиться, домом займусь. Все, наработалась».
Прошел год. Мы вновь встречаемся с Ульяной. Усидела она на пенсии всего четыре месяца. «Не-а, это не для меня». И с гордостью демонстрирует свое детище, на этот раз ресторан, готовит его к открытию.
И вновь Уля на работе. И вновь все вокруг крутится и вертится, бурлит и клокочет. Вот такая она, Ульяна. А когда о Нарьян-Маре вспоминает – всегда слезы на глазах, родина все-таки, хоть и малая. Приезжает, удивляется и радуется изменениям. А возвращаться не хочет – некогда, работы много.

Галинка
Галинке за семьдесят. Маленькая, аккуратненькая, но уже скрюченная, выгнутая буквой «Г», она бойко бежала за автобусом, повторяя: «Спаси и сохрани, спаси и сохрани».
Судьба свела меня с ней в непростые для нашей семьи времена. Трагически ушла из жизни мама, надо было ухаживать за больным отцом. Я сбилась с ног, к нам детям, отец категорически отказывался ехать, хотел жить в своей квартире, в «тепле», как он говорил. Капризничал, угодить ему было сложно, вот и не спешили помогать нам одинокие соседки. Была и еще причина: в нашем «доме северян», в небольшом городе «Н» жили нарьянмарцы, а северянки – народ ненавязчивый, «как бы чего не подумали». Отец же – вдовец, с уютной квартирой, приболел, правда, но боец еще тот – хоть куда.
Но люди добрые обещали помочь, познакомить с хорошей женщиной. И вот настал час встречи. Прошло десять лет, а я помню отчетливо этот час. В дом вошла чистенькая, аккуратная, еще только чуть-чуть согнутая женщина с ясным, каким-то неземным взглядом серых глаз. Я поверила ей сразу, безоговорочно и окончательно. И оставила ее «на хозяйстве».
Готовить Галинка особо не умела, а вот полы драить, пыль убрать, посуду вымыть – это для нее.
В магазин ходить побаивалась, вдруг обсчитают, вдруг копейку до дома не донесет, с арифметикой у нее было туго, да что там говорить, с головой у Галинки было не все в порядке, как-то по-особенному у нее были устроены мозги. Вот бывало мы с ней начнем стихи читать по памяти, так Галина Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета наизусть шпарит. Но среди моих соседок она прослыла «чуть-чуть того…».
Отец умер у нее на руках. Казалось бы, больше нас с Галиной ничего не связывает. Но каждое лето, приезжая в городок, мне не терпится повстречаться с Галинкой. Что-то необычайно светлое, глубоко порядочное, искреннее и трогательное привлекает меня в ней.
Живя в списанном домике, который течет, кренится, вот-вот упадет, получая мизерную пенсию, она с гордостью заявляет: «Я не бедная, я сама нищим помогаю». А еще Галинка слывет заядлой спортсменкой, правда в прошлом. Сейчас ее на соревнования не приглашают, вернее, отказывают под различными предлогами, видя ее согнутую пополам фигуру. А еще два года назад – о ней писали местные газеты и даже один серьезный журнал как о победительнице многих соревнований по легкой атлетике.
Я же порой удивляюсь, как в одной маленькой женщине уместилось все лучшее: доброта, искренность, желание прийти на помощь, честность, чувство собственного достоинства, умение радоваться чужим успехам и достижениям. И ни одного отрицательного качества. Вот как бывает.