Это известная строка из стихотворения Ольги Берггольц, посвящённого теме страданий, которые переживали советские люди во времена репрессий.
30 октября в России – День памяти жертв политических репрессий.
В этот день в 1974 году узники мордовских и пермских лагерей в знак протеста против политических репрессий в СССР начали голодовку. Они объявили 30 октября Днём политзаключённого в СССР.
Официально эта дата была учреждёна постановлением Верховного Совета РСФСР от 18 октября 1991 года «Об установлении Дня памяти жертв политических репрессий» в связи с принятием закона «О реабилитации жертв политических репрессий».
Навсегда в памяти
Мне же довелось занимать должность секретаря комиссии, которая была создана в Нарьян-Маре сразу после принятия закона. Прошло уже много лет, а эта деятельность навсегда осталась в памяти.
В непростой день, 30 октября, хотелось бы поделиться воспоминаниями с читателями «Няръяна вындер».
Всего (в течение моей работы) в комиссию поступило 121 заявление. В результате её деятельности 81 человек стали пользоваться льготами для лиц, признанных пострадавшими от политических репрессий.
Распоряжением губернатора Ненецкого округа многим заявителям была выплачена денежная компенсация за конфискованное имущество. Сейчас мне не вспомнить, какую сумму получили жертвы политических репрессий, многие из которых тогда были ещё живы. Так что девяностые годы двадцатого века остались в истории не только как нестабильное и упадническое время, но и как период, когда возвращалась память о том, о чём принято было молчать.
Исковерканные судьбы
Не думала я, что в мою жизнь, как и в жизнь современников, неспокойную, проблемную, но всё-таки интересную, постучится сама История.
Стук этот был настойчивым, требовательным, но одновременно чуть робким. Стоит ли бередить, тревожить давно ушедшее время? И буду я пропускать через своё сердце и душу человеческие трагедии, которые произошли много лет назад, но не забылись, не зарубцевались…
Участники этих событий через всю свою жизнь пронесли обиду, боль, отчаяние и, одновременно, любовь к ближним, всепрощение, искреннюю доброту.
«Делай людям добро и всё тебе восполнится», – эти слова повторяли многие из тех, с кем мне довелось познакомиться, занимаясь вопросами реабилитации жертв политических репрессий.
Вот что рассказала жительница Нарьян-Мара о своей матери, потерявшей во время раскулачивания любимого мужа, отца семерых детей. Одновременно она лишилась и всего нажитого имущества: от ложки до дома, в котором жили дружной семьёй.
Избу на их глазах растащили по брёвнышку «добрые люди, заботливые, милые соседи». И продолжила: «Те, кто нас раскулачивал, всё аккуратно записывали: клубок ниток, горшки от цветов, кочерга для топки печи. Но мама не держала на них зла, люди они подневольные».
…А эти строки из писем, поступавших в администрацию округа на имя председателя комиссии по восстановлению прав репрессированных жертв политических репрессий. В те годы должность занимал известный в округе человек – Вячеслав Кузьмич Корепанов.
«Мой отец в 1930 году постановлением тройки при ПП ОГПУ Севкрая был незаконно арестован, выслан неизвестно куда, где и погиб в лагерях. Документы о его смерти органы МВД нам выдать отказались, поскольку данных о дате и месте гибели в деле нет».
«Нашу маму исключили из колхоза, раскулачили и в 1932 году выслали в Усть-Цильму, отправив с открытием навигации по реке вместе с нами, четырьмя малолетними детьми. Везли по Печоре, кругом охрана, помню, проплывали Ёкушу, Лабожское. Бабушка пыталась на остановках добыть молока для нас. Не везде это удавалось. На дне чемодана, единственного «имущества», оставленного нам: кастрюли, которые, ударяясь, напоминали нам о нашей трагедии».
«В 1931 году без всякого суда и следствия по постановлению тройки ПП ОГПУ Северного края за антисоветскую агитацию расстреляли моего отца и братьев, – рассказывает одна из жительниц Нарьян-Мара, которая обратилась в комиссию. – А вскоре был издан закон, который запрещал расстреливать осуждённых. Страна нуждалась в работящих мужиках, в трудолюбивых крестьянах. В 1992 году мои родные мужчины были реабилитированы».
«В 1933 году, в период насильственной коллективизации, наша семья, как и многие другие семьи Канино-Тиманского района Архангельской области, была репрессирована. Не подумайте превратно, – переживала ещё одна пострадавшая от политических репрессий, – я не за то, чтобы всё имущество мне незамедлительно вернули. Нет. Знаю о финансовых трудностях в стране. Но я за то, чтобы получить добрый, не выходящий за пределы закона ответ о реабилитации. Я буду ждать его столько, сколько потребуется. Было бы во что верить».
«В 1939 году отца арестовали, приехали из Нарьян-Мара на катере, порылись в наших детских вещичках и увезли. В то время мне было 12 лет, а сестре – 9. Мы остались на берегу Печоры и смотрели, как увозили нашего папу. С катера он кричал, чтобы мы не плакали, что он скоро вернётся, но он не вернулся. Нас отвезли в детский дом».
«Нашу маму раскулачили. Имущество распродали на торгах. Мы были выброшены на улицу, жили в землянке. Как можно было так бесчеловечно отнестись к нашей матери-вдове и к нам, детям от 4 до 17 лет. Мать была уборщицей, какая же она кулачка? Все наши судьбы были исковерканы в годы сталинских репрессий».
…Казалось, что все эти события давно канули в лету. Но встретились мне на жизненном пути участники, точнее, жертвы тех трагических лет.
Когда они рассказывали о себе, на глазах у всех без исключения были слёзы. В большинстве своём – это порядочные, добрые, хорошие люди. Но, к сожалению, они всю жизнь несли на плечах тяжёлую ношу и вынуждены были молчать о своём прошлом, о своих родителях, о своём детстве.
А мне просто по-человечески хотелось помочь им, потому что хоть и не моя в том вина, но всё же, всё же, всё же...
