Сегодняшний выпуск Литературной страницы посвящен 70-летию Великой Победы над фашистской Германией. Произведения ненецких литераторов, которые мы предлагаем вашему вниманию, - о мужестве, героизме, самопожертвовании, любви к миру и ненависти к врагу. А еще - о горе, которое с войной пришло в каждый дом.
Анна Пушкина
Оленно-транспортным эшелонам
Было это, как страшный сон.
И сейчас не представить
без слез.
Через сотни промерзших верст
Из оленей шел батальон.
И вчерашний оленевод,
Отправляясь в последний путь,
И минутку не смел вздремнуть,
На врага совершая поход,
Чтобы тундра цвела весной,
Чтоб шумели где-то сады,
Север свой уберечь от беды,
Сохранить на земле покой.
Там, где он для врага мишень,
Где завязнет любой солдат,
Шел вперед и ни шагу назад
Боевой товарищ олень.
Из беды выручая не раз,
Он не зря свою жизнь положил.
Верно Родине он служил,
Сотням раненых жизни спас.
На траве след – от чума тень,
Как под солнцем тундра
цветет,
Как хозяйский сын дома ждет,
Умирая, видел олень.
Наша память – это гранит,
Наша память – дедов ордена.
Не забыта с годами война,
Из героев никто не забыт!
Слышишь, в тундре упряжки
звон
И каюра погонный клич?
Это в бой, чтоб врага
настичь
Вновь оленный идет
батальон.
Ольга Крупенье
С тетушкой – на могилу мужа
Рассказ
Престарелая тетушка попросила проводить ее на могилу мужа.
Грубо говоря, тетушкой она моей не была: восьмая вода на киселе. Третья жена двоюродного дяди. А он у нее был чуть ли не пятым.
Но как-то так получилось, что в Москве, куда я ездила одно время часто, останавливалась я у нее. В большой сталинской квартире – маленькой тетушке явно не по росту, меня всегда ждали чай с пирожными и долгие разговоры. Чай был отменным, готовить она его умела, недаром часть жизни с одним из мужей, красным комиссаром, провела в Туркестане.
Вечер обычно заканчивался фотографическим альбомом: обложка бархатная, благородно потертая, на ней – посеребренный вензель в виде ангелочка.
На первой странице – тетушка: пухленькая десятимесячная девочка в белом платьице с огромным бантом, неизвестно как держащимся на ее макушке. На карточке выведено каллиграфическим почерком: Санкт-Петербург, 1901 год. Фотография почему-то была не пожелтевшей, а поголубевшей, хотя считается, что со временем они должны именно желтеть.
Тетушка родилась восьмого марта. Только международным женским днем тогда он не был.
Переворачивая страницу, старческим, слегка надтреснутым голосом, она неизменно произносила:
– А потом, когда я выросла и стала очаровательной молодой женщиной, восьмое марта превратили в женский праздник. В мою честь. – И выжидала паузу, во время которой мне полагалось хихикнуть.
Тетушка и впрямь была в молодости хороша. Правда, не на манер нынешних синтетических красавиц. С выпускной гимназической карточки – ее тетушка считала лучшей своей фотографией – смотрела премиленькая, чуть полноватая, с высокой грудью и тонкой талией (под платьем угадывался немилосердно затянутый корсет) девушка с косой, уложенной надо лбом короной, как бы ненароком выбившимися из прически локонами и лукавыми ямочками на щеках. Она изо всех сил старается быть серьезной, но веселье рвется наружу.
– Держу пари, Сима, что через минуту ты расхохоталась, – выдаю я привычно заготовленную фразу.
А тетушка, которая ото всех родственников, независимо от возраста и степени родства, требовала, чтобы ее звали по имени и на ты, обычно с полуулыбкой гранд-дамы отвечает:
– Не исключено.
На могилу мужа, который упокоился где-то на кладбище по ярославской дороге, мы едем на электричке.
Я стесняюсь спросить, которого из тетушкиных мужей мы собираемся навес-тить. Видимо, кого-то из последних. Тетушка умудрилась пережить всех.
Понимаю, что это не может быть тот самый комиссар, он погиб под Чарджоу в схватке с бандитами в сороковом. (Тетушка произносит название города на старый лад – Чарджуй.)
Еще один – первый и самый любимый – попал под молох тридцать седьмого года и сгинул без следа.
От него-то тетушка и родила единственного ребенка, сына, который пропал без вести в Великую Отечественную. Все, что о нем в семье знали, – был десантником. Их группу сбросили где-то на Псковщине. На этом короткая биография Фрола заканчивалась.
От тетушки я слышала, что назвал сына Фролом – непопулярным уже даже в начале двадцатого века именем, муж. В честь своего отца – полицмейстера, взорванного народовольцами.
– Как ты смогла пережить столько смертей? – однажды не выдержала я.
– Бог не дает человеку испытаний больше, чем он может вынести, – ответила тетушка практически цитатой из священного писания.
Едем мы молча. Тетушке не до меня, она перебирает в памяти воспоминания. Время от времени, прилично вздыхая, машинально поправляет белый кружевной шарфик, который все время сползает с ее головы.
Накануне тетушка покрасила волосы под вороново крыло, утром подвилась щипцами. А перед выходом нарисовала губы красненьким сердечком – по моде ее времени. Все вместе это выглядит трогательно и нелепо. Но я понимаю: она едет на свидание с мужем.
Кто-то из пассажиров открывает окно: лето, в элект-ричке неимоверно душно. В вагон залетает шмель, женщины визжат, мужчины гоняют его. Тетушка будто и не замечает поднявшейся вокруг нее суеты.
Шмеля, наконец, изловили и выкинули наружу.
Я достаю из сумки термос и наливаю чай – сначала тетушке, потом себе.
Она заметно устала, побледнела, весь облик ее – как старая скульптура – будто подернулся патиной. Восемьдесят два года – не шутка. И полтора часа дороги для нее – тяжелое испытание.
Сирень, которую мы везем, никнет на глазах, хоть мы и замотали букет у основания мокрой тряпкой.
На кладбище, которое оказывается замечательным деревенским погостом в роще, тетушка приободряется. Тут прохладно, пахнет влажной землей и травами.
– Он был моложе меня, но надо же – двадцать лет как умер, а я все живу, – говорит тетушка.
В ее голосе не столько грусть, сколько... Мне не хотелось бы называть это кокетством. Но – похоже.
Пока я расчищаю могилу от сорняков, протираю памятник, хожу за водой, которая оказывается рядом – в небольшом веселом ручейке за пригорком, и ставлю в припасенную жестянку сирень, тетушка, блаженно вытянув ноги, отдыхает на низенькой лавочке, вросшей в землю. Допивает чай, съедает бутерброд и вареное яйцо. Сама я с удовольствием попила из ручья.
Потом, прислонившись к березе, я слушаю птиц. Различаю только дятла и кукушку. Кто там тренькает еще, не знаю, орнитолог из меня никудышный. Но настраивает все это, вместе взятое, на какой-то умиленно-умиротворенный лад.
– И почему в народе так боятся кладбищ? Связывают с ними жуткие истории? – произносит тетушка, и я понимаю, что и на нее сошли покой и благодать.
– Ты пыталась отыскать могилу Фрола? – спрашиваю я.
– Нет, – качает головой тетушка. – А зачем?
– Как – зачем? – потрясаюсь я. – То есть, как это – зачем?
– Разве он станет от этого живее?
– А поклониться его могиле? Положить на нее цветы? – не сдаюсь я.
– Разве мне будет меньше больно?
– Нет, все-таки это как-то неправильно, – завожусь я. – Давай я сделаю запрос в архив минобороны! Напишу в военкомат, откуда он призывался. Съезжу, наконец, в Псковскую область, в район, где погибла их группа. Может, поисковики давно нашли его? И он уже похоронен и увековечен? Надо лишь заняться этим, – почти горячусь я.
– Нет! – неожиданно звонко говорит тетушка. – Я запрещаю тебе! Не смей!
Я осекаюсь на полуслове, уставившись на нее в изумлении.
Мы снова долго молчим.
– Пойдем уже, что ли, – обычным своим голосом произносит тетушка.
Приподнимается было со скамейки. Но снова садится.
Я жду.
– Понимаешь, – наконец начинает она. – Моего мужа расстреляли только за то, что он был сыном полицмейстера... А Фрол очень любил отца. Нас бы тоже убили, но на мое счастье... или на беду... в меня влюбился Федор, он был комиссаром, со связями. Увез нас в Туркестан, подальше от греха. Там погиб потом. Ну, ты это знаешь... Когда началась война, мы с Фролом жили в Верном...
Тетушка умолкла. Долго глядела в одну точку. Так долго и пристально, что и я посмотрела туда. Ничего – просто трава.
– Фрол пошел добровольцем. Господи! Он был у меня один... Помню, пришел с повесткой. Глаза ликующие. Я сижу у стола, плачу, сил нету, не могу... А он вдруг: «Мать, я иду мстить за отца!»
Я дернулась и тупо уставилась на тетушку. Потом опустилась на лавочку.
Мы сидели рядом и – совершенно порознь.
Ощущение было – стукнули по голове пыльным мешком. Ожидала всего, только не этого.
– Теперь ты понимаешь, почему я его не искала? – бесцветным голосом, устало спросила тетушка.
Мне казалось, я понимаю. Мать предателя, карателя, дезертира, кем там он еще мог стать?.. И чем это могло ей аукнуться?
Она подняла голову. Мы столкнулись глазами.
– Дура! – неожиданно сказала тетушка. – Вот дура!
Она встала и пошла среди могил. Злыми резкими шагами. Даже спина ее была злой. Потом вдруг обернулась и – как стеганула по лицу меня прутом:
– Не ясно? А я просто боюсь его проклясть!..
Где-то за лесом загудела электричка. Мы прибавили шагу.
Сергей Козлов
Помним мы ту войну
Песня
Помним мы ту войну,
Будто яростный смерч
Налетел на страну,
Стал все рушить и жечь!
Серебрится закат
В синей глади волны,
Мы исполним, солдат,
Твоей жизни мечты!
Припев:
Тихо плещет волна
О багровый гранит,
Что же шепчет она,
Что она говорит…
Ты сражался за нас,
За нас кровь проливал.
Каждый день, каждый час
В схватке с смертью стоял!
Ты ее победил!
Ты с Победой пришел!
Не щадя жизни, сил,
Пол-Европы прошел!
Припев.
Пуль пропал резкий свист,
Взрывов мощный раскат.
Здесь погиб коммунист,
Земли русской солдат!
Здесь, где ветер и море,
Чаек северных писк,
На Рыбачьем просторе
Стоит обелиск!
Припев.
Фашизм
Они не люди!
Они хуже зверей!
Вырывали детей
Из рук матерей!
С равнодушной ухмылкой,
У всех на глазах
Сжигали живыми
Детишек в печах!
Они делали мыло,
Обувь, перчатки
Из кожи людей,
Это страшно и гадко!
Они тысячи
Женщин, детей, стариков
Угоняли в Германию
Точно рабов!
Сколько пролито крови,
Сколько жизней ушло,
Чтобы жили мы с вами,
Чтоб жилось хорошо!
Чтобы дети смеялись!
И шумела листва,
Чтоб цветы распускались –
Любви, счастья, добра!
Чтобы строили люди
На земле города!
Чтобы жизнь, словно песня,
Струилась всегда!
Инга Артеева
Завещание ветерана
Я воевал. Был не однажды ранен.
Как выжил – до сих пор не знаю сам.
Но вырвал мир из лап фашистской дряни
И этот мир я завещаю вам.
И каждый день мог стать последним
в жизни.
Но выживали мы назло врагам,
И я был счастлив послужить
Отчизне,
Теперь ее я завещаю вам.
Нам было не до праздных разговоров,
Я знал, что если нужно – жизнь отдам,
Чтоб мирным стал родной далекий
город.
Я завещаю этот город вам.
Был труден и кровав наш путь
к Победе,
Мы шли вперед и верили мечтам
О мире, счастье, чистом звездном свете:
Том, что теперь я завещаю вам!
А победив, трудились что есть силы,
По селам, деревням и городам
Мы поднимали из руин Россию,
Ее теперь я завещаю вам!
Мы знали прелесть черствой корки хлеба,
Мы радовались песням и цветам,
И это счастье – жить и видеть небо –
От всей души я завещаю вам!
Я счастлив жить судьбой,
что мне досталась,
Ни перед кем не опуская глаз,
И честного труда живую радость
Я завещаю каждому из вас!
Храню о многих, что уже не с нами,
Лишь память, неподвластную годам.
Прошу – оставьте светлой
эту память,
Ее с надеждой завещаю вам.
Нас бури лет тяжелых не сломили,
И мы в лицо смеялись всем смертям!
Любите жизнь свою, как мы любили,
Любите жизнь, я завещаю вам!
Памяти прадеда, солдата Красной армии Ивана Канюкова
Память о павших– не в глыбе
серых камней
Думаешь: стелу воздвигли –
отдали долг?
Разве герои жизнь отдавали,
чтобы раз в год
Люди дежурно клали гвоздики
на постамент?
Смысл их жертвы – наша
достойная жизнь,
Полная жажды славить Россию
и делать добро,
В праздности жадной дней не теряя,
жить и творить,
Чтобы увидеть мир, о котором
мечтали они!
Мир, где гордятся дети
страною своей,
Где уважаема старость,
а радость труда
Каждое сердце с лихвой наполняет
и силы дает,
Верить, мечтать и тепло свое
людям дарить!
Стыдно за нас. Измельчали.
Потухли глаза,
Дни отпускаем пустыми как
воды в песок.
Ангелы с красными звездами
смотрят на нас,
Скорбь их дождем ледяным
орошает гранит.
… В память о подвигах ратных
птицы поют.
Имени павших героев – леса стена.
Радуга мемориальной аркой взошла,
Мир на земле прославляют птиц голоса.
* * *
Не надо говорить красивых фраз,
О том, как День Победы свят и дорог.
Ведь то, что каждый чувствует из нас,
Сильнее фраз и выше разговоров.
Не нужно громких маршей
в этот день,
Не главное – цветы и фейерверки,
Пусть лишь забвенья не покроет тень
Героев судьбы, слава их – не меркнет.
Войны не забывайте страшных дней,
И детям непременно расскажите.
Зажгите свечи памяти своей
И в честь ушедших вместе помолчите.
Валентина Козьякова
Письма с фронта
Посвящается моему деду Степану Петровичу Родионову
В письмах, сложенных
треугольником,
Пожелтевших за давностью дней,
Как молитва – убористым
почерком:
«Береги, дорогая, детей!»
Эти письма писал моей бабушке
Дед с далеких военных полей.
Строки, вечною памятью ставшие:
«Береги, дорогая, детей!»
Боль утрат, не подвластная
времени.
Их судьба испытала с лихвой –
Героическое поколение,
Опаленное страшной войной.
В трех словах есть великая сила:
«Береги, дорогая, детей!»
Мирной жизни и детства
счастливого
Завещали молитвой своей.
