Рассказ

(Публикуется в сокращении)

Комья сырого снега в липких сумерках уходящего, еще совсем короткого февральского дня толстым слоем ложатся на черные сопки, землю, спины и рога оленей... Оленевод Яшка был весь белый и мокрый, как странное, но живое привидение среди всего этого гнетущего безмолвия и тишины оленьих пастбищ. Он согнулся так, как только может согнуться человеческое тело. И, упади на него хоть целый сугроб, он не счел бы нужным стряхивать его с себя. Сидит Яшка в нартах и не шевелится. Оленья упряжка тяжело, а потому медленно идет по мокрому снегу. Совсем недавно у Яшки умер отец. Время пришло, и он ушел. Так бывает. И Яшка знал, что он давно уже не мальчишка, и что дети переживают своих отцов, и что все это законы природы... Но все же жизнь после смерти отца серьезно переменилась.

Яшка остановил упряжку. Внимательно посмотрел на след от полозьев и покачал головой. Он подумал, что отец не раз говорил о том, что в последние годы устойчивых морозов почти совсем не стало, и что они часто сменялись неожиданными и нежданными оттепелями. Он знал, что ничего хорошего это точно не предвещает. Вот и теперь валит и валит этот мокрый снег. И почти наверняка через день-два ударит мороз. А до отела еще полтора месяца. Тяжелым важенкам трудно будет добывать корм из-под толстого наста.

Яшка задумался. Еще совсем недавно он просто следовал указаниям отца, соглашался с тем, что тот скажет. Яшка вспомнил вдруг то выражение лица, с которым отец провожал его вместе с детьми из других стойбищ в интернат, на учебу. Отец каждый раз сокрушался и жалел, что именно в этот сезон Яшка пропустит нечто важное, что необходимо постигать в его возрасте. Пропустит то, что приобретает юноша-оленевод, находясь непрерывно в деле. Отец горячо объяснял потом Яшке, что дело не только в знаниях, само тело, мышцы, зрение, слух должны иметь тренировку, особую закалку, без которой притупляются навыки, чутье и сноровка. Да и сама потребность, непреодолимое желание жить жизнью предков, продолжать их дело, дышать этим святым воздухом тундры, видеть далекую кромку горизонта, окидывать одним взглядом все стадо и чувствовать его, как единый живой, трепетный и чуткий организм ускользает, уходит на второй план. Ведь ненец, не сумев красноречиво выразить словами главное, должен хотя бы понимать, понимать всей душой и всем своим человеческим сердцем, что не он хозяин, а его олень. «Не ты правишь, а он!» – повторял отец Яшки. А то, что ни одно животное, кроме оленя, в случае опасности не побежит к человеку, надо воспринимать и как благодарность, и как огромную ответственность перед ним. Просто сама природа в этом суровом краю за многие столетия непрерывного кочевья будто бы спаяла воедино ум и навыки человека с силой, выносливостью и чутьем животного.

...Яшка выпрямил спину, с уверенностью поднял голову, огляделся. Снег скатился с его плеч будто тяжелая лавина с высокой горы. И на душе стало легче, несмотря на наступающую ночь. И вдруг Яшка отчетливо осознал, как бы заново примерил на себя ту ответственность, о которой постоянно говорил ему отец. Он издал зычный гортанный звук, упряжка взлетела на пригорок, он прищурился и начал пристально вглядываться, пытаясь различить белую яловую важенку, на рога которой они с отцом, еще будучи вместе, привязывали яркие лоскуты ткани. Именно сейчас у него появилась острая потребность найти ее, приблизиться, протянуть руку, почувствовать живое влажное дыхание, увидеть ее большие глубокие глаза... Но сумерки наползали быстро, и пора было возвращаться. Снег спутал след, и лишь черные ветки кустарника, словно лапы каких-то птиц, указывали Яшке на правильный путь до чума, хозяином которого он стал.

Каждый раз, когда Яшке приходилось лететь на вертолете в город, он с жадностью всматривался в иллюминатор, распутывал взглядом витиеватую сеть рек и речушек, пытался разглядеть хоть малейшее движение там, далеко внизу, хоть что-то знакомое и близкое с рождения. Но тундра с высоты казалась совершенно незнакомой, будто оторванной от сердца, памяти, обоняния и осязания одновременно и брошенной с огромной высоты в бездну... Мотор и лопасти винтов оглушали, уши неприятно закладывало, Яшка закрывал глаза и проваливался в сон. Вскоре появлялись огни большого города, они, конечно же, впечатляли и манили, но в душе почему-то постоянно оставалось чувство гнетущего одиночества. Нога неуверенно ступала на твердое, непривычное после тундры бетонное покрытие взлетной полосы и вместе с этим менялось восприятие окружающей действительности, которая имела совершенно другой, не всегда понятный Яшке смысл.

Нет, Яшка не был замкнутым ребенком, он всегда со всеми неплохо ладил. И комната в интернате, и воспитатели, и учителя, и череда каждодневных занятий – он привык ко всему и даже испытывал интерес. Но почему-то все равно находился в состоянии тревожного ожидания: на чем спать, что есть, кому и как ответить... И даже к тому, что комнату, в которой он жил с ребятами надо было открывать и закрывать ключом, Яшка не мог привыкнуть.

...Как он радовался, когда наступало весеннее время, и в интернате начинали готовиться и говорить о предстоящем возвращении в стойбище. Он не воспринимал год как учебный, состоящий из четвертей, а делил его на сезоны кочевья. Вороний день, после которого стада наконец двинутся вперед, покидая зимние пастбища; радостное время появления первого олененка и сам массовый отел; забота о беззащитных маленьких оленятах-авках; нудная комариная пора; беспокойный брачный период; время, когда олень линяет и сдирает с рогов бархатистую кожицу... Отец всегда говорил Яшке, что по роду, крови и образу жизни он – кочевник, и оседлая жизнь будет его тяготить. О, как Яшка понимал это! Он как завороженный собирал свои вещи и считал дни и даже часы до отлета. Он ясно представлял, какая работа сейчас идет в стаде, и как будет рад его возвращению отец, как, наконец, они сядут пить чай, и мать нарежет толстые куски кровяной колбасы, которую делает сама.

Яшка остановил упряжку при подъезде к стойбищу, его чум был совсем рядом, но сейчас он не стал торопиться, хотя изрядно устал, промок и был голоден. Он задумался еще раз. Задумался о том, что в жизни ему, вероятно, был дан маленький шанс изменить судьбу кардинально, но он не воспользовался им.

Вся эта жизнь в большом городе с его причудливыми образами, машинами, яркими витринами и вечерней иллюминацией просочилась сквозь пальцы, словно песок. И выяснилось лишь одно: все, что с ним было, это было лишь для того, чтобы он научился ценить, беречь и любить свой олений край так, как любил его отец. Яшка подумал, что всю жизнь стремился лишь к этим нехоженым тропам, к этим сиреневым снегам и черным заводям, к подножиям именно этих скал и холмов, название которым знает лишь он. Ему казалось, что он растворится сейчас в этих серых тучах до земли, и что это именно то пространство на огромной земле, которое позволяет ему увидеть самого себя, свое будущее и будущее своих детей.

Яшка заулыбался во все свое ненецкое лицо, припустил упряжку и мигом оказался дома. Его ждала жена, с которой сердце и язык навеки одни, и пятеро веселых, жадных до всего нового детей, крепкий горячий чай на низеньком удобном столе, колотушка из белой рыбы, куски пахучего вареного мяса... И здоровый, глубокий сон до самого рассвета. Только ночью Яшке почему-то приснилась та самая белая важенка, которую он пытался разглядеть накануне в стаде. И будто он со своим старшим сыном выстригает на бочине у оленихи круг, большой теплый, с ровными краями, словно весеннее солнце, а жена и дочери повязывают на рога яркие атласные лоскуты, похожие на языки пламени. «На удачу, – подумал во сне Яшка, – да не потухнет огонь в нашем чуме, да не закончится никогда род наш», – отозвался в подсознании голос отца.

Ирина Николаевна Коваль родилась в 1967 году в п. Кулой Вельского района Архангельской области. Окончила Поморский государственный университет им. М.В. Ломоносова. С 1992 года живет в п. Амдерма. Преподает химию и биологию в средней школе. Публиковалась в альманахе «Заполярье», журнале «Пунушка», спецвыпуске журнала «Аврора», посвященном Ненецкому округу, и в сборнике «Пульс современной литературы НАО».