Недавно наш округ, а затем и его столица отмечали свой день рождения. Народ чествовал лучших нефтяников, работников образования, культуры и здравоохранения, нашлось место и лучшим ученикам городских и окружных школ. Только вот уже который раз не вспомнили имена тех, кто стоял у истоков создания первого национального образования в истории нашей страны.

Среди претендентов на «память» в список личностей, в числе первых будут и Сапрыгин, и Смидович – люди государственной важности. Особняком в этом списке достойных стоят наши с вами земляки: Андрей Хатанзейский, Афанасий Лымин, Аркадий Евсюгин, Иван Тайбарей, многие летчики полярных трасс – люди, с кем судьба обошлась жестоко, кто был репрессирован в 30-е по навету. Многие из них так и не вернулись назад, не поняв, за что с ними так поступили! Среди тех, кто не вернулся к своим родным, был и Андрей Хатанзейский.

Сквозь времена и годы...

Имя этого человека хорошо известно, хотя бы потому, что именно он в январе 1929 года от имени ненцев Архангельской губернии сообщил в Москву решение Самоедского съезда Советов о создании Ненецкого округа на территории Малоземельской, Большеземельской, Канинской и Тиманской тундр.

Текст этой исторической телеграммы был таким: «Девятый съезд ненцев шлет поклон главному исполкому в Москве…Съезд единогласно просит соединить ненцев всех тундр в отдельный Ненецкий округ и присоединить к северо-восточному краю».

Именно этот человек, Андрей Федотович Хатанзейский, настоял на том, чтобы столица нашего округа город Нарьян-Мар был построен на этом берегу Печоры, а не на месте нынешней Тельвиски. Он нашел это место и на заседании исполкома обосновал правильность выбора.

C его именем связан и первый дом Нарьян-Мара, точная копия которого сейчас стоит на улице Тыко Вылки в центре окружной столицы.

В этом доме, который тогда стоял на берегу Печоры недалеко от морского порта, жили все политические деятели молодого Ненецкого округа: Иван Проурзин, Иван Тайбарей, Аркадий Евсюгин, Афанасий Лымин и Андрей Хатанзейский. Позднее в 30-е все жители дома партийных и советских работников были репрессированы и объявлены врагами народа.

Некоторые из них после реабилитации вернулись назад и дожили до преклонного возраста. Не вернулись лишь Иван Тайбарей, осужденный как враг народа в 1939 году, и Андрей Хатанзейский, умерший в Архангельской тюрьме в том же 39-м.

Андрея Федотовича Хатанзейского по праву, также как и Ивана Павловича Выучейского, Афанасия Иосифовича Лымина можно назвать символами эпохи перемен. Они безоговорочно верили в идеи построения нового общества, доверяли людям, всегда были готовы помочь землякам и, в результате, поплатились за это: один был убит во время поездки на Вайгач, а другой умер от издевательств в карцере Архангельской тюрьмы, так и не дожив до суда.

Много лет назад я встречалась с дочерью Андрея Федотовича Хатанзейского Матрёной Андреев-ной Селяниновой. Она очень подробно рассказывала мне о его судьбе, об аресте, о людях, которые в 30-е годы находились рядом с ними. Сейчас Матрёны Андреевны нет среди нас, но сохранились ее воспоминания, записанные на аудиокассету. Я прослушиваю ее и всегда нахожу в тексте что-то новое. Мне хочется, чтобы и вы, читатели «НВ», прониклись духом той эпохи, оценили трагизм событий, душевную боль потерь и бесконечный страх, которые сопровождали людей в годы, вписанные в историю нашей страны как время массовых политических репрессий.

На изломе памяти: сердце, которое болит

В биографической справке о Хатанзейском сказано совсем немного: «Родился 15 (по другим – 28 октября) 1888 года, в юности батрачил. После революции был одним из создателей кооператива «Кочевник», одним из первых ненцев, вступивших в ВКП(б), являлся членом Архангельского Губисполкома, заместителем председателя Комитета Севера Николая Сапрыгина, членом окрисполкома, начальником окружного земельного управления. Арес-тован в 1938 году за антинародную деятельность. В сентябре 1939 года умер в тюрьме города Архангельска. Место захоронения неизвестно».

А вот что мне рассказала о том суровом времени Матрёна Андреевна:

– Это было очень страшное время. Меня в 1937 году вместе с Машей Сядейской и Степой Ануфриевым отправили учиться в Ленинград. То, что вокруг неспокойно я почувствовала уже в первые месяцы учебы. Я подружилась с парнем с Дальнего Востока, он учился на третьем курсе Института народов Севера. Тогда многие старшекурсники брали шефство над молодежью, как они нас называли. Человек он был очень хороший, добрый, учился хорошо. Но вот беда: начали и у нас в институте шерстить студентов. С Амура пришло письмо, где было сказано, что отец Виктора Ходжера японский шпион. Ну и началось, его затаскали по допросам, стали проверять все знакомства и связи, а тут я рядом болтаюсь.

Не успели его исключить, а из округа приходит газета «Нярьяна вындер», а там большая разоблачительная статья про моего отца. Как мне тогда тяжело стало, тем более, что писем из дому не было месяцев пять. Я писала отцу, но ответа ниоткуда не было.

Потом мне рассказали, что у отца были большие неприятности, его исключили из партии, уволили с работы.

1937 год был очень тяжелым для оленей, а отец в те годы возглавлял земельный комитет. Его обвинили в непроизводственных утратах и нанесении ущерба государству. А он был человеком малограмотным, поэтому жаловаться никуда не мог, письмо хотел отправить в ЦК, чтобы отстоять свое честное имя и на работе восстановиться, но не смог, а помогать ему в этом было некому. Так он, бедняга, шесть месяцев промучился. Потом, конечно, разобрались. Партбилет вернули, но на прежнюю работу уже не пустили, а назначили уполномоченным по заготовке сырья.

Ему эта работа тоже была в радость, все же при деле, и уже врагом и расхитителем его никто не называл.

Я тогда сразу приехала домой, чтобы его поддержать: сначала на каникулы, а потом и совсем осталась дома. Познакомилась с будущим мужем Селяниновым. Как-то очень быстро свадьбу решили сыграть. В то время в ЗАГСе записывали каждый день, как собрались, так и сходили. Отец в то время жил с новой молодой женой, ее звали Настя, она тоже в их конторе работала кем-то. Им квартиру дали в новом доме, он стоял на пересечении улиц Пырерки и Смидовича, напротив редакции, а рядом находился дом, где жил Иван Павлович Выучейский. Сейчас этих зданий уже нет.

«Воронок» – машина смерти

– В 10 вечера под окном остановилась машина,и к нам постучали работники НКВД, зашли и спросили про отца, – продолжает рассказ Матрёна Андреевна. – А я говорю им, что его еще нет дома. Они молча в квартиру зашли, нас отправили в свою комнату и приказали не высовываться.

Отец пришел домой за полночь, оказывается, молодая жена его к своим друзьям потащила на юбилей. Пришел, а дома его «особисты» поджидают. Сразу начали допрашивать. Помню, Настю отправили на кухню, нас заперли в нашей комнате, а с отцом четверо «энкавэдэшников» допрос проводили. Всю комнату обыскали, кричали и требовали отдать наган. Папа тихо так им объяснял, что наган, который ему дали во время выборов, он давно сдал в милицию. Те, видимо, не верили. Писали какие-то протоколы, стучали по стенам, роняли стулья. В общем, вели себя как хозяева.

В 4 утра отца вывели из дома. Я хотела выбежать за ним, попрощаться, поговорить, успокоить, но меня не выпустили. Так и увели из дома, в чем он из гостей пришел. Утром я побежала в милицию, стала его разыскивать, но мне сказали, что всех арестованных уже готовят к отправке в Архангельск, ждут пароход.

Я побежала на берег. Помню, бегу и плачу, спотыкаюсь – плачу! Это же надо! Его увезли, а его новая жена даже вслед за ним в милицию не пошла.

Два дня подряд я бегала на берег, все надеялась встретить папу.

17 августа 1938 года: помню, раннее утро было, я опять на берег пошла. Иду, а навстречу мне идет младшая сестра первого секретаря Ивана Проурзина – Рая, она потом замуж вышла за Юса Хыльму. Я ей говорю, что отца ищу своего. Проурзин в то время уже был арестован и увезен вместе с Евсюгиным, Тайбареем и другими бывшими советскими и партийными работниками. Она мне тогда сказала, что всех арестованных погрузили на судно еще затемно, чтобы народ не видел. Сейчас пароход уже от берега отходит. Я побежала со всех ног, кричу, зову. А кто мне ответит: они же все в трюмах находятся.

Отца увезли. За все время от него только одна бумажка с оказией пришла. В 1938 году он на клочке бумаги попросил послать ему 400 рублей, как будто бы на лекарства и одежду. Написал: «Мотя, живу хорошо, пошли с этим человеком 400 рублей денег». Я сразу пошла к мачехе, говорю ей, что нужно отцу денег послать. Мы-то с сестрой Ириной тогда 200 рублей кое-как наскребли, а у отца все средства на книжке были, да и вещей много было в доме, которые можно было продать. Но мачеха отказалась платить, Бог ей судья. Своито 200 мы отправили, но, видать, этих денег оказалось мало.

Врагам пощады нет

Летом 1939 года в Нарьян-Маре состоялся суд над врагами народа. Помню 28 человек тогда из Архангельска привезли в Нарьян-Мар. Каждый день их из тюрьмы (здание теперешнего тубдиспансера) водили под конвоем в здание старой четвертой школы (теперь его давно уже нет, раньше оно напротив нынешнего ресторана «Север» находилось). Впереди шел И. Проурзин, арестованный в 1937 году, за ним А. Евсюгин, а потом все остальные арестованные. Я все время ходила рядом с этой колонной, надеялась что-нибудь узнать об отце.

Один раз оказалась рядом с Аркадием Евсюгиным, он мне тихонечко на коми-языке сказал: «Ты, Мотя, не ходи тут, отца твоего нет. Он болеет».

Суд прошел, их всех осудили: отправили кого куда. Одних, говорят, на Колыму, в Магаданскую область, кого на Вятку, кого в Воркутлаг, кого в казахские степи. Я еще надеялась, что отца моего оправдают, как в первый раз. Но от него не было никаких вестей. И только в 50-е годы, когда вернулся из ГУЛАГа Аркадий Евсюгин, я узнала, что отец мой умер во время допросов в сентябре 1939 года, что его нет в живых уже больше десяти лет.

Сначала у него ноги отнялись, а потом еще и ослеп от переживаний и побоев. Умер в камере, а мы так и не знаем, где он похоронен. Ему же по статье хотели приписать контрреволюционную деятельность. Я все время переживаю, что не простилась с ним тогда, что не смогла поклониться его праху. Какая страшная судьба! Он ведь до конца так и не понял, за что его арестовали, надеялся на то, что люди разберутся, и он вернется домой.

Матрёна Андреевна закончила свой рассказ. Запись сохранила ее горький вздох. Жаль, что в жизни нашей ничего нельзя вернуть назад. Историю невозможно переписать набело: что было то было! Только очень хочется верить в то, что не зарастет тропа памяти нашей! Тропа, по которой в разные годы прошли и Андрей Хатанзейский, и Афанасий Лымин, и Иван Тайбарей, и Иван Проурзин, и Виталий Сущинский, и Аркадий Евсюгин, и тысячи других наших земляков, точку на судьбах которых поставил кровавый Молох репрессий.